Главная » Обувь » Русская литература имеющая христианское звучание. О «христианском духе» русской литературы: pro et contra. Христианские сюжеты и образы в русской литературе

Русская литература имеющая христианское звучание. О «христианском духе» русской литературы: pro et contra. Христианские сюжеты и образы в русской литературе

В течение многих веков Православие оказывало решающее влияние на формирование русского самосознания и русской культуры. В допетровский период светская культура на Руси практически не существовала: вся культурная жизнь русского народа была сосредоточена вокруг Церкви. В послепетровскую эпоху в России сформировалась светская литература, поэзия, живопись и музыка, достигшие своего апогея в XIX веке. Отпочковавшись от Церкви, русская культура, однако, не утратила тот мощный духовно-нравственный заряд, который давало ей Православие, и вплоть до революции 1917 года сохраняла живую связь с церковной традицией. В послереволюционные годы, когда доступ к сокровищнице православной духовности был закрыт, русские люди узнавали о вере, о Боге, о Христе и Евангелии, о молитве, о богословии и богослужении Православной Церкви через произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского, Чайковского, других великих писателей, поэтов и композиторов. В течение всего семидесятилетнего периода государственного атеизма русская культура дореволюционной эпохи оставалась носительницей христианского благовестия для миллионов людей, искусственно отторгнутых от своих корней, продолжая свидетельствовать о тех духовно-нравственных ценностях, которые атеистическая власть ставила под сомнение или стремилась уничтожить.

Русская литература XIX века справедливо считается одной из высочайших вершин мировой литературы. Но ее главной особенностью, отличающей ее от литературы Запада того же периода, является религиозная направленность, глубокая связь с православной традицией. «Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира. В самых значительных своих творениях она проникнута религиозной мыслью», - пишет Н.А. Бердяев.

Сказанное относится и к великим русским поэтам Пушкину и Лермонтову, и к писателям - Гоголю, Достоевскому, Лескову, Чехову, чьи имена вписаны золотыми буквами не только в историю мировой литературы, но и в историю Православной Церкви. Они жили в эпоху, когда все большее число представителей интеллигенции отходило от Православной Церкви. Крещение, венчание и отпевание по-прежнему происходили в храме, но посещать храм каждое воскресенье считалось среди лиц высшего света едва ли не дурным тоном. Когда один из знакомых Лермонтова, зайдя в церковь, неожиданно обнаружил там молящегося поэта, последний смутился и стал оправдываться тем, что будто бы пришел в церковь по какому-то поручению бабушки. А когда некто, зайдя в кабинет Лескова, застал его молящимся на коленях, тот стал делать вид, что ищет на полу упавшую монету. Традиционная церковность еще сохранялась в простом народе, однако была все менее характерна для городской интеллигенции. Отход интеллигенции от Православия увеличивал разрыв между ней и народом. Тем более удивительным представляется тот факт, что русская литература, вопреки веяниям времени, сохраняла глубинную связь с православной традицией.

Величайший русский поэт А.С. Пушкин (1799-1837), хотя и был воспитан в православном духе, еще в юношеском возрасте отошел от традиционной церковности, однако никогда окончательно не порывал с Церковью и в своих произведениях многократно обращался к религиозной теме. Духовный путь Пушкина можно определить как путь от чистой веры через юношеское безверие к осмысленной религиозности зрелого периода. Первую часть этого пути Пушкин прошел в годы обучения в Царскосельском лицее, и уже в 17-летнем возрасте он пишет стихотворение «Безверие», свидетельствующее о внутреннем одиночестве и утрате живой связи с Богом:

Во храм ли Вышнего с толпой он молча входит

Там умножает лишь тоску души своей.

При пышном торжестве старинных алтарей,

При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,

Тревожится его безверия мученье.

Он Бога тайного нигде, нигде не зрит,

С померкшею душой святыне предстоит,

Холодный ко всему и чуждый к умиленью

С досадой тихому внимает он моленью.

Спустя четыре года Пушкин написал кощунственную поэму «Гавриилиада», от которой впоследствии отрекся. Однако уже в 1826 году в мировоззрении Пушкина наступает тот перелом, который отражен в стихотворении «Пророк». В нем Пушкин говорит о призвании национального поэта, используя образ, навеянный 6-й главой книги пророка Исаии:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, -

И шестикрылый серафим

На перепутьи мне явился.

Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он, -
И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

По поводу этого стихотворения протоиерей Сергий Булгаков замечает: «Если бы мы не имели всех других сочинений Пушкина, но перед нами сверкала бы вечными снегами лишь эта одна вершина, мы совершенно ясно могли бы увидеть не только величие его поэтического дара, но и всю высоту его призвания». Острое чувство божественного призвания, отраженное в «Пророке», контрастировало с суетой светской жизни, которую Пушкин, в силу своего положения, должен был вести. С годами он все более тяготился этой жизнью, о чем неоднократно писал в своих стихотворениях. В день своего 29-летия Пушкин пишет:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?...

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

На это стихотворение поэт, в то время еще балансировавший между верой, неверием и сомнением, получил неожиданный отклик от митрополита Московского Филарета:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум -

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум!

Пораженный тем, что православный архиерей откликнулся на его стихотворение, Пушкин пишет «Стансы», адресованные Филарету:

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты,

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа согрета

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт.

По требованию цензуры последняя строфа стихотворения была изменена и в окончательном варианте звучала так:

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Стихотворная переписка Пушкина с Филаретом была одним из редких случаев соприкосновения двух миров, которые в XIX веке разделяла духовная и культурная пропасть: мира светской литературы и мира Церкви. Эта переписка говорит об отходе Пушкина от безверия юношеских лет, отказе от «безумства, лени и страстей», характерных для его раннего творчества. Поэзия, проза, публицистика и драматургия Пушкина 1830-х годов свидетельствуют о все усиливающемся влиянии на него христианства, Библии, православной церковности. Он неоднократно перечитывает Священное Писание, находя в нем источник мудрости и вдохновения. Вот слова Пушкина о религиозно-нравственном значении Евангелия и Библии:

Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено к всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, - и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие.

Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучше Писания... Его вкус становится понятным, когда начинаешь читать Писание, потому что в нем находишь всю человеческую жизнь. Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра... Поэзия Библии особенно доступна для чистого воображения. Мои дети будут читать вместе со мною Библию в подлиннике... Библия - всемирна.

Еще одним источником вдохновения становится для Пушкина православное богослужение, которое в годы юности оставляло его равнодушным и холодным. Одно из стихотворений, датированное 1836 годом, включает поэтическое переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего», читаемой на великопостных богослужениях.

В Пушкине 1830-х годов религиозная умудренность и просветленность сочеталась с разгулом страстей, что, по мнению С.Л. Франка, является отличительной чертой русской «широкой натуры». Умирая от ранения, полученного на дуэли, Пушкин исповедовался и причастился. Перед смертью он получил записку от императора Николая I, которого знал лично с молодых лет: «Любезный друг, Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином». Великий русский поэт умер христианином, и его мирная кончина стала завершением того пути, который И. Ильин определил как путь «от разочарованного безверия - к вере и молитве; от революционного бунтарства - к свободной лояльности и мудрой государственности; от мечтательного поклонения свободе - к органическому консерватизму; от юношеского многолю-бия - к культу семейного очага». Пройдя этот путь, Пушкин занял место не только в истории русской и мировой литературы, но и в истории Православия - как великий представитель той культурной традиции, которая вся пропитана его соками.
Другой великий поэт России М.Ю. Лермонтов (1814-1841) был православным христианином, и в его стихах неоднократно возникают религиозные темы. Как человек, наделенныймистическим дарованием, как выразитель «русской идеи», сознававший свое пророческое призвание, Лермонтов оказал мощное влияние на русскую литературу и поэзию последующего периода. Подобно Пушкину, Лермонтов хорошо знал Священное Писание: его поэзия наполнена библейскими аллюзиями, некоторые его стихотворения являются переработкой библейских сюжетов, многие эпиграфы взяты из Библии. Как и для Пушкина, для Лермонтова характерно религиозное восприятие красоты, в особенности красоты природы, в которой он чувствует присутствие Божие:

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка...

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, -

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога...

В другом стихотворении Лермонтова, написанном незадолго до его гибели, трепетное чувство присутствия Бога переплетено с темами усталости от земной жизни и жажды бессмертия. Глубокое и искреннее религиозное чувство сочетается в стихотворении с романтическими мотивами, что является характерной чертой лермонтовской лирики:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом...

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чем?..

Поэзия Лермонтова отражает его молитвенный опыт, испытанные им минуты умиления, его способность находить утешение в духовном переживании. Несколько стихотворений Лермонтова представляют собой молитвы, облеченные в поэтическую форму, из них три озаглавлены словом «Молитва». Вот наиболее известное из них:

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

вержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Это стихотворение Лермонтова приобрело необычайную популярность в России и за ее пределами. Более сорока композиторов положили его на музыку, в том числе М.И. Глинка, А.С. Даргомыжский, А.Г. Рубинштейн, М.П. Мусоргский, Ф. Лист (по немецкому переводу Ф.Боденштедта).

Было бы неверно представлять Лермонтова православным поэтом в узком смысле этого слова. Нередко в его творчестве традиционному благочестию противопоставляется юношеская страстность (как, например, в поэме «Мцыри»); во многих образах Лермонтова (в частности, в образе Печорина) воплощен дух протеста и разочарования, одиночества и презрения к людям. Кроме того, вся недолгая литературная деятельность Лермонтова была окрашена ярко выраженным интересом к демонической тематике, нашедшей свое наиболее совершенное воплощение в поэме «Демон».

Тему демона Лермонтов унаследовал от Пушкина; после Лермонтова эта тема прочно войдет в русское искусство XIX - начала XX столетия вплоть до А.А. Блока и М.А. Врубеля. Однако русский «демон» - это отнюдь не антирелигиозный или антицерковный образ; скорее, в нем отображена теневая, изнаночная сторона религиозной темы, пронизывающей всю русскую литературу. Демон - это соблазнитель и обманщик, это гордое, страстное и одинокое существо, одержимое протестом против Бога и добра. Но в поэме Лермонтова добро побеждает, Ангел Божий в конце концов возносит душу соблазненной демоном женщины на небо, а демон вновь остается в гордом одиночестве. По сути, Лермонтов в своей поэме поднимает извечную нравственную проблему соотношения между добром и злом, Богом и диаволом, Ангелом и демоном. При чтении поэмы может показаться, что симпатии автора на стороне демона, но нравственный итог произведения не оставляет сомнений в том, что автор верит в конечную победу правды Божией над демоническим соблазном.

Лермонтов погиб на дуэли, не дожив до 27 лет. Если за отпущенный ему краткий срок Лермонтову удалось стать великим национальным поэтом России, то этого срока было недостаточно для формирования в нем зрелой религиозности. Тем не менее глубокие духовные прозрения и нравственные уроки, содержащиеся во многих его произведениях, позволяют вписать его имя, наряду с именем Пушкина, не только в историю русской литературы, но и в историю Православной Церкви.

Среди русских поэтов XIX века, чье творчество отмечено сильным влиянием религиозного переживания, необходимо упомянуть А.К. Толстого (1817-1875), автора поэмы «Иоанн Дамаскин». Сюжет поэмы навеян эпизодом из жития преподобного Иоанна Дамаскина: игумен монастыря, в котором подвизался преподобный, запрещает ему заниматься поэтическим творчеством, но Бог во сне является игумену и повелевает снять с поэта запрещение. На фоне этого простого сюжета разворачивается многомерное пространство поэмы, включающей в себя поэтические монологи главного героя. Один из монологов представляет собой восторженный гимн Христу:

Я зрю Его передо мною

С толпою бедных рыбаков;

Он тихо, мирною стезею,

Идет меж зреющих хлебов;

Благих речей Своих отраду

В сердца простые Он лиет,

Он правды алчущее стадо

К ее источнику ведет.

Зачем не в то рожден я время,

Когда меж нами, во плоти,

Неся мучительное бремя,

Он шел на жизненном пути!..

О мой Господь, моя надежда,

Моя и сила и покров!

Тебе хочу я все мышленья,

Тебе всех песней благодать,

И думы дня, и ночи бденья,

И сердца каждое биенье,

И душу всю мою отдать!

Не отверзайтесь для другого

Отныне, вещие уста!

Греми лишь именем Христа,

Мое восторженное слово!

В поэму А.К. Толстого включен поэтический пересказ стихир преподобного Иоанна Дамаскина, исполняемых на заупокойном богослужении. Вот текст этих стихир на славянском языке:

Кая житейская сладость пребывает печали непричастна; кая ли слава стоит на земли непреложна; вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет. Но во свете, Христе, лица Твоего и в наслаждении Твоея красоты, егоже избрал еси, упокой, яко Человеколюбец.

Вся суета человеческая, елика не пребывают по смерти: не пребывает богатство, ни сшествует слава: пришедши бо смерти, сия вся потреби-шася...

Где есть мирское пристрастие; где есть привременных мечтание; где есть злато и сребро; где есть рабов множество и молва; вся персть, вся пепел, вся сень...

Помянух пророка вопиюща: аз есмь земля и пепел. И паки разсмотрих во гробех, и видех кости обнажены, и рех: убо кто есть царь, или воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник? Но упокой, Господи, с праведными раба Твоего.

А вот поэтическое переложение того же текста, выполненное А.К. Толстым:

Какая сладость в жизни сей

Земной печали непричастна?

Чье ожиданье не напрасно?

И где счастливый меж людей?

Все то превратно, все ничтожно,

Что мы с трудом приобрели, -

Какая слава на земли

Стоит тверда и непреложна?

Все пепел, призрак, тень и дым,

Исчезнет все как вихорь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны и бессильны.
Рука могучего слаба,

Ничтожны царские веленья -
Прими усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья!..

Средь груды тлеющих костей

Кто царь? кто раб? судья иль воин?

Кто Царства Божия достоин?

И кто отверженный злодей?

О братья, где сребро и злато?

Где сонмы многие рабов?

Среди неведомых гробов

Кто есть убогий, кто богатый?

Все пепел, дым, и пыль, и прах,

Все призрак, тень и привиденье -

Лишь у Тебя на небесах,

Господь, и пристань и спасенье!

Исчезнет все, что было плоть,

Величье наше будет тленье -

Прими усопшего, Господь,

В Твои блаженные селенья!

Религиозная тематика занимает значительное место в поздних произведениях Н.В. Гоголя (1809-1852). Прославившись на всю Россию своими сатирическими сочинениями, такими как «Ревизор» и «Мертвые души», Гоголь в 1840-е годы значительно изменил направление своей творческой деятельности, уделяя все большее внимание церковной проблематике. Либерально настроенная интеллигенция его времени с непониманием и негодованием встретила опубликованные Гоголем в 1847 году «Выбранные места из переписки с друзьями», где он упрекал своих современников, представителей светской интеллигенции, в незнании учения и традиций Православной Церкви, защищая православное духовенство от Н.В. Гоголь нападок западных критиков:

Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей... Но и эти зашиты еще не послужат к полному убеждению западных католиков. Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших... Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши... И эта церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь! Только и есть для нас возможна одна пропаганда - жизнь наша. Жизнью нашей мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь; благоуханием душ наших должны мы возвестить ее истину.
Особый интерес представляют «Размышления о Божественной литургии», составленные Гоголем на основе толкований литургии, принадлежащих византийским авторам патриарху Константинопольскому Герману (VIII век), Николаю Кавасиле (XIV век) и святителю Симеону Солунскому (XV век), а также ряду русских церковных писателей. С большим духовным трепетом Гоголь пишет о преложении Святых Даров на Божественной литургии в Тело и Кровь Христа:

Благословив, произносит священник: преложив Духом Твоим Святым; троекратно произносит диакон: аминь - и на престоле уже Тело и Кровь: пресуществленье совершилось! Словом вызвано Вечное Слово. Иерей, имея глагол наместо меча, совершил закланье. Кто бы он ни был сам, - Петр или Иван, - но в его лице Сам Вечный Архиерей совершил сие закланье, и вечно свершает Он его в лице Своих иереев, как по слову: да будет свет, свет сияет вечно; как по слову: да произрастит земля былие травное, произращает его вечно земля. На престоле - не образ, не вид, но самое Тело Господне, - то самое Тело, которое страдало на земле, терпело заушенья, было оплевано, распято, погребено, воскресло, вознеслось вместе с Господом и сидит одесную Отца. Вид хлеба сохраняет оно только затем, чтобы быть снедью человеку и что Сам Господь сказал: Аз есмь хлеб. Церковный звон подъемлется с колокольней возвестить всем о великой минуте, чтобы человек, где бы он в это время ни находился - в пути ли, в дороге, обрабатывает ли землю полей своих, сидит ли в дому своем, или занят другим делом, или томится на одре болезни, или в тюремных стенах - словом, где бы он ни был, чтобы он мог отовсюду вознести моленье и от себя в эту страшную минуту.

В послесловии к книге Гоголь пишет о нравственном значении Божественной литургии для каждого человека, который принимает в ней участие, а также для всего российского общества:

Действие Божественной литургии над душою велико: зримо и воочию совершается, в виду всего света и скрыто... И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная литургия, напоминающая человеку о святой небесной любви к брату... Велико и неисчислимо может быть влияние Божественной литургии, если бы человек слушал ее с тем, чтобы вносить в жизнь слышанное. Всех равно уча, равно действуя на все звенья, от царя до последнего нищего, всем говорит одно, не одним и тем же языком, всех научает любви, которая есть связь общества, сокровенная пружина всего стройно движущегося, пиша, жизнь всего.

Характерно, что Гоголь пишет не столько о причащении Святых Христовых Таин за Божественной литургией, сколько о «слушании» литургии, присутствии за богослужением. Это отражает распространенную в XIX веке практику, согласно которой православные верующие причащались один или несколько раз в год, как правило на первой неделе Великого Поста или на Страстной седмице, причем причащению предшествовало несколько дней «гове-ния» (строгого воздержания) и исповедь. В остальные же воскресные и праздничные дни верующие приходили к литургии лишь для того, чтобы отстоять, «выслушать» ее. Против подобной практики в Греции выступали колливады, а в России - Иоанн Кронштадтский, призывавший к возможно частому причащению.

Среди русских писателей XIX века выделяются два колосса - Достоевский и Толстой. Духовный путь Ф.М. Достоевского (1821-1881) в чем-то повторяет путь многих его современников: воспитание в традиционно православном духе, отход от традиционной церковности в молодости, возвращение к ней в зрелости. Трагический жизненный путь Достоевского, приговоренного к смерти за участие в кружке революционеров, но помилованного за минуту до исполнения приговора, проведшего десять лет на каторге и в ссылке, отразился во всем его многообразном творчестве - прежде всего в его бессмертных романах «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы», в многочисленных повестях и рассказах. В этих произведениях, а также в «Дневнике писателя» Достоевский развивал свои религиозно-философские взгляды, основанные на христианском персонализме. В центре творчества Достоевского всегда стоит человеческая личность во всем ее многообразии и противоречивости, но жизнь человека, проблемы человеческого бытия рассматриваются в религиозной перспективе, предполагающей веру в персонального, личного Бога.

Основная религиозно-нравственная идея, объединяющая все творчество Достоевского, суммирована в знаменитых словах Ивана Карамазова: «Если Бога нет, то все позволено». Достоевский отрицает автономную нравственность, основанную на произвольных и субъективных «гуманистических» идеалах. Единственным прочным основанием человеческой нравственности, по мнению Достоевского, является идея Бога, и именно заповеди Божии - тот абсолютный нравственный критерий, на который должно ориентироваться человечество. Атеизм и нигилизм ведут человека к нравственной вседозволенности, открывают дорогу к преступлению и духовной гибели. Обличение атеизма, нигилизма и революционных настроений, в которых писатель видел угрозу духовному будущему России, было лейтмотивом многих произведений Достоевского. Это основная тема романа «Бесы», многих страниц «Дневника писателя».

Другой характерной особенностью Достоевского является его глубочайший христоцентризм. «Через всю жизнь свою Достоевский пронес исключительное, единственное чувство Христа, какую-то исступленную любовь к лику Христа... - пишет Н. Бердяев. - Вера Достоевского во Христа прошла через горнило всех сомнений и закалена в огне». Для Достоевского Бог - не абстрактная идея: вера в Бога для него тождественна вере во Христа как Богочеловека и Спасителя мира. Отпадение от веры в его понимании есть отречение от Христа, и обращение к вере есть обращение прежде всего ко Христу. Квинтэссенцией его христологии является глава «Великий инквизитор» из романа «Братья Карамазовы» - философская притча, вложенная в уста атеиста Ивана Карамазова. В этой притче Христос появляется в средневековой Севилье, где Его встречает кардинал-инквизитор. Взяв Христа под арест, инквизитор ведет с Ним монолог о достоинстве и свободе человека; в течение всей притчи Христос молчит. В монологе инквизитора три искушения Христа в пустыне трактуются как искушения чудом, тайной и авторитетом: отвергнутые Христом, эти искушения не были отвергнуты Католической Церковью, которая приняла земную власть и отняла у людей духовную свободу. Средневековое католичество в притче Достоевского - прообраз атеистического социализма, в основе которого лежит неверие в свободу духа, неверие в Бога и в конечном итоге неверие в человека. Без Бога, без Христа не может быть подлинной свободы, утверждает писатель устами своего героя.

Достоевский был глубоко церковным человеком. Его христианство не было абстрактным или умственным: выстраданное всей его жизнью, оно было укоренено в традиции и духовности Православной Церкви. Одним из главных героев романа «Братья Карамазовы» является старец Зосима, прообраз которого видели в святителе Тихоне Задонском или преподобном Амвросии Оптинском, но который в действительности представляет собой собирательный образ, воплощающий в себе то лучшее, что, по мнению Достоевского, было в русском иночестве. Одна из глав романа, «Из бесед и поучений старца Зосимы», представляет собой нравственно-богословский трактат, написанный в стиле, близком к святоотеческому. В уста старца Зосимы Достоевский влагает свое учение о всеобъемлющей любви, напоминающее учение преподобного Исаака Сирина о «сердце милующем»:

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь, и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью... Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: «взять ли силой али смиренною любовью?» Всегда решай: «возьму смиренною любовью». Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего.

Религиозной тематике отведено значительное место на страницах «Дневника писателя», представляющего собой собрание очерков публицистического характера. Одна из центральных тем «Дневника» - судьба русского народа и значение для него православной веры:

Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно, так, но Христа он знает и носит Его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ Его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего.

«Русская идея», по Достоевскому, - не что иное, как Православие, которое русский народ может передать всему человечеству. В этом Достоевский видит тот русский «социализм», который противоположен атеистическому коммунизму:

Народ русский в огромном большинстве своем - православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею от-ветчиво и научно. В сущности, в народе нашем, кроме этой «идеи», и нет никакой, и все из нее одной и исходит, по крайней мере народ наш так хочет, всем сердцем своим и глубоким убеждением своим... Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский «социализм» теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще Церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой Церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово... И тут прямо можно поставить формулу: кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего.

Вслед за Гоголем, защищавшим в своих «Выбранных местах» Церковь и духовенство, Достоевский с почтением говорит о деятельности православных архиереев и священников, противопоставляя их заезжим миссионерам-протестантам:

Ну какой в самом деле наш народ протестант и какой он немец? И к чему ему учиться по-немецки, чтобы петь псалмы? И не заключается ли все, все, чего ищет он, в Православии? Не в нем ли одном и правда и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? Не в Православии ли одном сохранился Божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!.. Ну а кстати: что же наши священники? Что об них-то слышно? А наши священники тоже, говорят, просыпаются. Духовное наше сословие, говорят, давно уже начало обнаруживать признаки жизни. С умилением читаем мы назидания владык по церквам своим о проповедничестве и благообразном житии. Наши пастыри, по всем известиям, решительно принимаются за сочинение проповедей и готовятся произнести их... Добрых пастырей у нас много, - может быть, более даже, чем мы можем надеяться или сами того заслуживаем.

Если Гоголь и Достоевский пришли к осознанию истинности и спасительности Православной Церкви, то Л.Н. Толстой (1828-1910), наоборот, отошел от Православия и встал в открытую оппозицию к Церкви. О своем духовном пути Толстой говорит в «Исповеди»: «Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства и во все время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили». С потрясающей откровенностью Толстой рассказывает о том образе жизни, бездумном и безнравственном, который он вел в молодости, и о духовном кризисе, поразившем его в пятидесятилетнем возрасте и едва не доведшем до самоубийства.

В поисках выхода Толстой погрузился в чтение философской и религиозной литературы, общался с официальными представителями Церкви, монахами и странниками. Интеллектуальный поиск привел Толстого к вере в Бога и возвращению в Церковь; он вновь, после многолетнего перерыва, начал регулярно ходить в храм, соблюдать посты, исповедовался и причастился. Однако причастие не оказало на Толстого обновляющего и животворящего действия; напротив, оно оставило в душе писателя тяжелый след, что было связано, по всей видимости, с его внутренним состоянием.

Возвращение Толстого к православному христианству было кратковременным и поверхностным. В христианстве он воспринял только нравственную сторону, вся же мистическая сторона, включая Таинства Церкви, осталась для него чуждой, поскольку не укладывалась в рамки рационального познания. Мировоззрение Толстого характеризовал крайний рационализм, и именно этот рационализм не позволил ему воспринять христианство во всей его полноте.

После долгих и мучительных поисков, так и не закончившихся встречей с личным Богом, с Богом Живым, Толстой пришел к созданию своей собственной религии, которая основывалась на вере в Бога как в безличное начало, руководящее человеческой нравственностью. Эта религия, сочетавшая в себе лишь отдельные элементы христианства, буддизма и ислама, отличалась крайним синкретизмом и граничила с пантеизмом. В Иисусе Христе Толстой не признавал воплотившегося Бога, считая Его лишь одним из выдающихся учителей нравственности наряду с Буддой и Магометом. Собственного богословия Толстой не создал, и его многочисленные религиозно-философские сочинения, последовавшие за «Исповедью», носили главным образом нравственно-дидактический характер. Важным элементом учения Толстого была идея о непротивлении злу насилием, которую он заимствовал из христианства, однако довел до крайности и противопоставил церковному учению.

В историю русской литературы Толстой вошел как великий писатель, автор романов «Война и мир» и «Анна Каренина», многочисленных повестей и рассказов. Однако в историю Православной Церкви Толстой вошел как богохульник и лжеучитель, посеявший соблазн и смуту В своих сочинениях, написанных после «Исповеди», - как литературных, так и нравственно-публицистических, - Толстой обрушивался на Православную Церковь с резкими и злобными нападками. Его «Исследование догматического богословия» представляет собой памфлет, в котором православное богословие (Толстой изучил его крайне поверхностно - в основном по катехизисам и семинарским учебникам) подвергается уничижительной критике. Роман «Воскресение» содержит карикатурное описание православного богослужения, которое представлено как серия «манипуляций» над хлебом и вином, «бессмысленное многоглаголание» и «кощунственное волхвование», якобы противное учению Христа.

Не ограничившись нападками на учение и богослужение Православной Церкви, Толстой в 1880-е годы принялся за переделку Евангелия и издал несколько сочинений, в которых Евангелие было «очищено» от мистики и чудес. В толстовской версии Евангелия отсутствует рассказ о рождении Иисуса от Девы Марии и Святого Духа, о воскресении Христовом, отсутствуют или в искаженном виде представлены многие чудеса Спасителя. В сочинении под названием «Соединение и перевод четырех Евангелий» Толстой представляет произвольный, тенденциозный и временами откровенно безграмотный перевод отдельных евангельских отрывков с комментарием, отражающим личную неприязнь Толстого к Православной Церкви.

Антицерковная направленность литературной и нравственно-публицистической деятельности Толстого в 1880-1890-е годы вызвала резкую критику в его адрес со стороны Церкви, лишь еще более ожесточившую писателя. 20 февраля 1901 года решением Святейшего Синода Толстой был отлучен от Церкви. Постановление Синода содержало следующую формулу отлучения: «...Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Отлучение Толстого от Церкви вызвало громадный общественный резонанс: либеральные круги обвинили Церковь в жестокости по отношению к великому писателю. Однако в своем «Ответе Синоду» от 4 апреля 1901 года Толстой писал: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо... И я убедился, что учение Церкви есть коварная и вредная ложь, практически же собирание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского вероучения». Отлучение Толстого было, таким образом, лишь констатацией того факта, которого Толстой не отрицал и который заключался в сознательном и добровольном отречении Толстого от Церкви и от Христа, зафиксированном во многих его сочинениях.

До последних дней жизни Толстой продолжал распространять свое учение, которое приобрело многих последователей. Некоторые из них объединились в общины сектантского характера - со своим культом, в который вошли «молитва Христу-Солнцу», «молитва Толстого», «молитва Мухаммеда» и прочие произведения народного творчества. Вокруг Толстого сформировалось плотное кольцо его почитателей, которые бдительно следили за тем, чтобы писатель не изменил своему учению. За несколько дней до смерти Толстой неожиданно для всех тайно покинул свое имение в Ясной Поляне и отправился в Оптину пустынь. Вопрос о том, что влекло его в сердце православного русского христианства, навсегда останется тайной. Не доехав до монастыря, Толстой слег с тяжелым воспалением легких на почтовой станции Астапово. Сюда к нему приехала жена и еще несколько близких людей, которые застали его в тяжелом душевном и физическом состоянии. Из Оптиной пустыни к Толстому был прислан старец Варсонофий - на тот случай, если перед смертью писатель захочет принести покаяние и воссоединиться с Церковью. Но окружение Толстого не оповестило писателя о его приезде и не допустило старца к умирающему - слишком велик был риск разрушить толстовство разрывом с ним самого Толстого. Писатель умер без покаяния и унес с собой в гроб тайну своих предсмертных духовных метаний.

В русской литературе XIX века не было более противоположных личностей, чем Толстой и Достоевский. Они различались во всем, в том числе в эстетических взглядах, в философской антропологии, в религиозном опыте и мировоззрении. Достоевский утверждал, что «красота спасет мир», а Толстой настаивал на том, что «понятие красоты не только не совпадает с добром, но скорее противоположно ему». Достоевский верил в личного Бога, в Божественность Иисуса Христа и в спасительность Православной Церкви; Толстой верил в имперсональное Божественное бытие, отрицал Божество Христа и отвергал Православную Церковь. И все же не только Достоевский, но и Толстой не может быть понят вне Православия.

Л. Толстой русский до мозга костей, и возникнуть он мог лишь на русской православной почве, хотя Православию он и изменил... - пишет Н. Бердяев. - Толстой принадлежал к высшему культурному слою, отпавшему в значительной своей части от православной веры, которой жил народ... Он захотел верить, как верует простой народ, не испорченный культурой. Но это ему не удалось ни в малейшей степени... Простой народ верил по-православному. Православная же вера в сознании Толстого сталкивается непримиримо с его разумом.

Среди других русских писателей, уделявших большое внимание религиозным темам, следует отметить Н.С. Лескова (1831-1895). Он был одним из немногих светских писателей, сделавший представителей духовного сословия главными героями своих произведений. Роман Лескова «Соборяне» представляет собой хронику жизни провинциального протоиерея, написанную с большим мастерством и знанием церковного быта (сам Лесков был внуком священника). Главный герой рассказа «На краю света» - православный архиерей, направленный на миссионерское служение в Сибирь. Религиозная тематика затрагивается во многих других произведениях Лескова, в том числе в повестях «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник». Известное сочинение Лескова «Мелочи архиерейской жизни» является собранием историй и анекдотов из жизни русских архиереев XIX века: один из главных героев книги - митрополит Московский Филарет. К тому же жанру примыкают очерки «Владычный суд», «Архиерейские объезды», «Епархиальный суд», «Святительские тени», «Синодальные персоны» и другие. Перу Леско- ва принадлежат сочинения религиозно-нравственного содержания, такие как «Зеркало жизни истинного ученика Христова», «Пророчества о Мессии», «Указка к книге Нового Завета», «Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания». В последние годы жизни Лесков подпал под влияние Толстого, стал проявлять интерес к расколу, сектантству и протестантизму, отошел от традиционного Православия. Однако в истории русской литературы его имя так и осталось связано прежде всего с рассказами и повестями из жизни духовенства, снискавшими ему читательское признание.

Необходимо упомянуть о влиянии Православия на творчество А.П. Чехова (1860-1904), в своих рассказах обращающегося к образам семинаристов, священников и архиереев, к описанию молитвы и православного богослужения. Действие рассказов Чехова нередко разворачивается на Страстной седмице или на Пасху. В «Студенте» двадцатидвухлетний студент Духовной академии в Страстную пятницу рассказывает двум женщинам историю отречения Петра. В рассказе «На Страстной неделе» девятилетний мальчик описывает исповедь и причастие в православном храме. Рассказ «Святой ночью» повествует о двух монахах, один из которых умирает накануне Пасхи. Наиболее известным религиозным произведением Чехова является рассказ «Архиерей», повествующий о последних неделях жизни провинциального викарного архиерея, недавно приехавшего из-за границы. В описании чина «двенадцати Евангелий», совершаемого в канун Великой Пятницы, чувствуется любовь Чехова к православной церковной службе:

В продолжение всех двенадцати Евангелий нужно было стоять среди церкви неподвижно, и первое Евангелие, самое длинное, самое красивое, читал он сам. Бодрое, здоровое настроение овладело им. Это первое Евангелие «Ныне прославися Сын Человеческий» он знал наизусть; и, читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и, казалось, что это все те же люди, что были тогда в детстве и в юности, что они все те же будут каждый год, а до каких пор - одному Богу известно. Отец его был дьякон, дед - священник, прадед - дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству, и любовь его к церковным службам, духовенству, к звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам участвовал в служении, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым.

Отпечаток этой врожденной и неискоренимой церковности лежит на всей русской литературе XIX века.

К Богу - путем красоты.

Поэзия чарующе манит нас как своей приятной, музыкальной, ласкающей ухо формой, так и своим ярким, картинно-выраженным и вдохновляющим содержанием. Ее звуки, полные чудной музыки, отрешая от обыденной суеты, влекут нас в мир идеальной, небесной красоты. Благодаря поэзии мы можем глубже почувствовать полноту жизни с ее радостями и скорбями, которые необходимы для нашего внутреннего роста. Действуя возвышающим, облагораживающим образом на наше сердце, она роднит нас с миром нетленной красоты, в котором царствуют вечная правда и чистая любовь.

Самая высшая красота - это религиозное чувство. И когда поэзия воплощает это чувство, ее впечатление неотразимо. Поэт делается пророком, который показывает как бы озаренную солнцем вершину созерцания, изрекает глубины знаний и чувств. Поэтому прав В. А. Жуковский, когда называет поэзию земной сестрой небесной религии, светлым маяком, зажженным Самим Создателем, чтобы во тьме житейских бурь нам не сбиться с пути.

Многие пути ведут к Господу. Выбор любого из них - предоставлен Творцом нашей свободной воле. Отшельники Фиваиды и Синая устремлялись к Господу путем аскетизма, отрешения от земных соблазнов, путем подавления капризных желаний прихотливой плоти. Поэты шли к той же великой и святой цели другой дорогой. Они не отрешались от восхищения и преклонения перед красотами земной жизни, но видели в них не суетную мишуру, а проявление благости и творчества Всемогущего. Они умели видеть красоту добра и уродство зла. Они становились неутомимыми и самоотверженными искателями красоты в поэзии. Но красота окружающего нас материального мира для поэтов была лишь ступенью к созерцанию иной, потусторонней и духовной красоты.

А. С. Пушкин был убежден, что "служение музам" требует самоуглубления, которое "не терпит суеты," что поэт - это "сын неба," который рожден

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Только те поэты, чье творчество неразрывно связано с созерцанием высших истин, могут надеяться на то, что их слова, их призывы и их веленья не угаснут вместе со смертью их тела, но будут жить в сердцах их потомков. Труден и тернист творческий путь таких поэтов. Им предназначено улавливать в сердцах людей неясные, едва лишь ощутимые звучания, которые порой непонятны даже их носителям, но осознаются ими в дальнейшем уже со слов поэта. Поэт же обязан услышать эти звучания, понять их, отлить их в стройную форму и возвестить мощным колокольным звоном своего творческого дара.

По указанному графом А. К. Толстым пути: через познание чистых форм земной красоты - к красоте духовной, а от нее - к пределу, к ослепительному сиянию небесной красоты, шли многие русские поэты. Многие из них сходны в своей творческой направленности, несмотря даже на глубокие формальные различия. Служа красоте и совершенствуя данный им свыше талант слова, наши поэты служили Господу, как это ярко выразил Лев А. Мей:

Не верю, Господи, что Ты меня забыл,

Не верю, Господи, что Ты меня отринул:

Я Твой талант в душе лукаво не зарыл,

И хищный тать его из недр моих не вынул.

Чистая красота непременно влечет к возвышенному, идеальному, к небесному. Так, например, проживший много лет вдали от Бога поэт Яков П. Полонский не мог не почувствовать религиозное просветление и на закате своих дней написал:

Жизнь без Христа - случайный сон,

Блажен, кому дано два слуха -

Кто и церковный слышит звон

Те, кто внимательно вчитывались в русскую классику - поэзию или прозу - поражались обильем в ней моральных и религиозных мотивов и сюжетов. Действительно, русские поэты, от великих до самых скромных и теперь почти забытых, посвятили религиозным темам множество своих произведений. Стремление к Богу, ощущение духовного мира и божественных основ мироздания - характерны для русской поэзии. Помещаем здесь лишь часть богатейшего поэтического материала 18-20 веков, распределяя его по следующим темам:

1. Бог, Его величие и любовь (стр. 5-14).

2. Библейские и Евангельские темы (стр.14-37).

3. Добродетели и смысл жизни (стр. 37-50).

4. Молитва, храм и богослужение (стр. 50-66).

Бог, Его величие и любовь

Велик зиждитель наш Господь

Уже прекрасное светило

Простерло блеск свой по земли

И Божии дела открыло.

Мой дух, с веселием внемли,

Чудяся ясным столь лучам,

Представь, каков Зиждитель сам.

Когда бы смертным столь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло, приблизившись, воззреть,

Горящий вечно океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся

Борющись множество веков.

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Сия ужасная громада

Как искра пред Тобой одна.

О, сколь пресветлая лампада

Тобою, Боже, возжена

Для наших повседневных дел,

Что Ты творить нам повелел.

От мрачной ночи свободившись,

Поля, бугры, моря и лес

И взору нашему открылись,

Исполнены Твоих чудес.

Там всякая взывает плоть:

Велик Зиждитель наш Господь.

Светило дневное блистает

Лишь только на поверхность тел,

Не зная никаких предел.

От светлости Твоих очей

Лиется радость твари всей.

Творец, покрытому мне тьмою

Простри премудрости лучи,

И что угодно пред Тобою,

Всегда творити научи!

И на Твою взирая тварь,

Хвалить Тебя, бессмертный Царь!

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Утреннее размышление о Божием величестве

Уже прекрасное светило

Простерло блеск свой по земли

И Божие дела открыло.

Мой дух, с веселием внемли!

Чудяся ясным толь лучам,

Представь, каков Зиждитель сам!

Когда бы смертным толь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло, приближившись, воззреть,

Тогда б со всех открылся стран

Горящий вечно океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов;

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Сия ужасная громада

Как искра пред тобой одна.

О коль пресветлая лампада

Тобою, Боже, возжжена

Для наших повседневных дел,

Что ты творить нам повелел!

От мрачной ночи свободились

Поля, бугры, моря и лес

И взору нашему открылись,

Исполненны твоих чудес.

Там всякая взывает плоть:

Велик Зиждитель наш Господь!

Светило дневное блистает

Лишь только на поверхность тел;

Но взор Твой в бездну проницает,

Не зная никаких предел.

От светлости твоих очей

Лиется радость твари всей.

Творец! покрытому мне тьмою

Простри премудрости лучи

И что угодно пред тобою

Всегда творити научи,

И, на твою взирая тварь,

Хвалить Тебя, бессмертный Царь.

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния

Лице свое скрывает день;

Поля покрыла мрачна ночь;

Взошла на горы черна тень;

Лучи от нас склонились прочь;

Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне – дна.

Песчинка как в морских волнах,

Как мала искра в вечном льде,

Как в сильном вихре тонкий прах,

В свирепом как перо огне,

Так я, в сей бездне углублен,

Теряюсь, мысльми утомлен!

Уста премудрых нам гласят:

Там разных множество светов;

Несчетны солнца там горят,

Народы там и круг веков:

Для общей славы Божества

Там равна сила естества.

Но где ж, натура, твой закон?

С полночных стран встает заря!

Не солнце ль ставит там свой трон?

Не льдисты ль мещут огнь моря?

Се хладный пламень нас покрыл!

Се в ночь на землю день вступил!

О вы, которых быстрый зрак

Пронзает в книгу вечных прав,

Которым малый вещи знак

Являет естества устав, –

Вам путь известен всех планет:

Скажите, что нас так мятет?

Что зыблет ясный ночью луч?

Что тонкий пламень в твердь разит?

Как молния без грозных туч

Стремится от земли в зенит?

Как может быть, чтоб мерзлый пар

Среди зимы рождал пожар?

Там спорит жирна мгла с водой;

Иль солнечны лучи блестят,

Склонясь сквозь воздух к нам густой;

Иль тучных гор верхи горят;

Иль в море дуть престал зефир,

И гладки волны бьют эфир.

Сомнений полон ваш ответ

О том, что окрест ближних мест.

Скажите ж, коль пространен свет?

И что малейших дале звезд?

Несведом тварей вам конец:

Скажите ж, коль велик Творец?

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Из оды "Бог"

О Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц в трех лицах Божества!

Дух, всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все Собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем - Бог!

… … … … … … ..

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и Царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие,

Чтоб дух мой в смертность облачился,

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец, в бессмертие Твое!

Неизъяснимый, Непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображения бессильны

И тени начертать Твоей.

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к Тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить.

Г. Р. Державин (1743-1816).

Коль славен

Коль славен наш Господь в Сионе,

Не может изъяснить язык,

Велик Он в небесах на троне,

В былинках на земле велик,

Везде Господь, везде Ты славен,

Во дни, в ночи сиянием равен.

Ты солнцем смертных осеняешь,

Ты любишь, Боже, нас, как чад;

Ты нас трапезой насыщаешь,

И воздвигаешь вышний град;

Ты смертных, Боже, посещаешь

И благодатию питаешь.

Господь! Да во Твои селенья

И наше пред Тобою пенье

Да будет чистым, как роса!

Тебе в сердцах алтарь поставим,

Тебя, Господь, поем и славим.

М. М. Херасков (1733-1807)

Повсюду вижу Бога моего

Повсюду вижу Бога моего,

Он чад своих отец - и не покинет,

Нет, не отвергнет никогда того,

В ком вера в Милосердного не стынет.

Господь, мой Бог - на суше, на водах,

И в шумном множестве, в мирском волненьи,

И в хижине, и в пышных теремах,

И в пристани души - в уединеньи…

Нет места, коего лучом Своим

Не озарял бы Он, повсюду-сущий;

Нет мрака, нет затменья перед Ним:

Всем близок Благостный и Всемогущий.

В. К. Кюхельбекер (1797-1846)

Вечерняя песнь

Ночь на восходе с вечерней звездою

тихо сияет струей золотою

западный край.

Господи, путь наш - меж камней и терний,

путь наш во мраке: Ты, Свет невечерний,

нас осияй!

Во мгле полунощной, в полуденном зное,

в скорби и радости, в сладком покое,

в тяжкой борьбе -

всюду сияние Солнца Святого,

Божия мудрость, и сила и Слово…

Слава Тебе!

А. С. Хомяков (1804-1860) <

Вездесущие Божие

Присутствие Непостижимой Силы

Таинственно скрывается во всем;

Есть мысль и жизнь в безмолвии ночном,

И в блеске дня, и в тишине могилы,

В движении бесчисленных миров,

В торжественном покое океана,

И в сумраке задумчивых лесов,

И в ужасе степного урагана,

В дыхании прохладном ветерка,

И в шелесте листов перед зарею,

И в красоте пустынного цветка,

И в ручейке, текущем под горою.

И. С. Никитин (1824-1861)

Когда волнуется

желтеющая нива

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка.

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером, иль утра в час златой

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой.

Когда студеный ключ играет по оврагу,

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он.

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

М. Ю. Лермонтов (1814-1841) <

По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел:

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов

Под кущами райских садов,

О Боге великом он пел, - и хвала

Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нес

Для мира печали и слез,

И звук его песни в душе молодой

Остался без слов, но живой,

И долго на свете томилась она

Желанием чудным полна,

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

М. Ю. Лермонтов

Премудрость Вышняго Творца

Не нам исследовать и мерить:

В смиреньи сердца надо верить

И терпеливо ждать конца.

Е. А. Баратынский (1800-1844)

Меня, во мраке и пыли

Досель влачившего оковы,

Любовью крылья вознесли

В отчизну пламени и слова.

И просветлел мой темный взор,

И стал мне видим мир незримый,

И слышит ухо с этих пор,

Что для других неуловимо.

И с горней выси я сошел,

Проникнут весь ее лучами

И на волнующийся дол

Взираю новыми очами.

И вещим сердцем понял я,

Что все, рожденное от Слова,

Лучи любви кругом лия,

К Нему вернуться жаждет снова.

И жизни каждая струя,

Любви покорная закону,

Стремится силой бытия

Неудержимо к Божью лону.

И всюду звук, и всюду свет,

И всем мирам одно начало;

И ничего в природе нет,

Что бы любовью не дышало.

А. К. Толстой (1817-1875)

Бог один есть свет без тени,

Нераздельно в Нем слита

Совокупность всех явлений,

Всех сияний полнота;

Но струящая от Бога

Сила борется со тьмой;

В Нем могущество покоя,

Вкруг Него времен тревога.

Мирозданием раздвинут

Хаос мстительный не спит;

Искажен и опрокинут

Божий образ в нем дрожит:

И всегда обманов полный

На Господню благодать

Мутно плещущие волны

Он старается поднять

И усильям духа злого

Вседержитель волю дал,

И свершается все снова

Спор враждующих начал.

В битве смерти и рожденья

Основало Божество

Нескончаемость творенья,

Мирозданья продолжение,

Вечной жизни торжество

А. К. Толстой

Господь могуч

Не тем, Господь, могуч, непостижим

Ты пред моим мятущимся сознаньем,

Что в звездный день твой светлый Серафим

Громадный шар зажег над мирозданьем.

И мертвецу с пылающим лицом

Он повелел блюсти Твои законы,

Все пробуждать живительным лучом,

Храня свой пыл столетий миллионы;

Нет, Ты могуч и мне непостижим

Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,

Ношу в груди, как оный Серафим,

Огонь сильней и ярче всей вселенной,

Меж тем, как я, добыча суеты,

Игралище ее непостоянства,

Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,

Ни времени не знает, ни пространства.

А. А Фет (1820-1892)

Ночное небо

Смотри, смотри на небеса,

Какая тайна в них святая

Проходит молча и сияя

И лишь настолько раскрывая

Свои ночные чудеса,

Чтобы наш дух рвался из плена

Чтоб в сердце врезывалось нам,

Что здесь лишь зло, обман, измена,

Добыча смерти, праха, тлена,

Блаженство ж вечное - лишь там!

А. Н. Майков (1821-1897)

Гимн Богу

Тебе, подымавшему бездны,

Бессмертную славу поет

И солнце, и звездное небо,

И все, что под небом живет.

Тебе, созидавшему в мраке

Предвечные солнца лучи,

И мирная ветка оливы,

И мстительной правды мечи.

Тебе, ниспровергшему в пропасть

Надменного демона тьмы,

Высокие мысли и думы,

И полные правды псалмы.

Тебе, ниспославшему Слово

В наш мир для прозренья слепцов,

Огни, ароматы курильниц,

Моленья во веки веков.

Не Ты ль назначаешь дорогу,

Не Ты ли горишь маяком?

Мой дух не Твое ль дуновенье,

И все мы не в духе ль Твоем?

И Ты, совершающий тайны

В сияющем мире Своем,

Ты слышишь, Ты видишь, Ты любишь,

И жизнь Твоя в сердце моем!

К. М. Фофанов (1862-1911) <

О, Боже мой

О, Боже мой, благодарю

За то, что дал моим очам

Ты видеть мир - Твой вечный храм -

И землю, небо и зарю…

Пускай мученья мне грозят, -

Благодарю за этот миг,

За все, что сердцем я постиг,

О чем мне звезды говорят…

Везде я чувствую, везде

Тебя, Господь, в ночной тиши,

И в отдаленнейшей звезде,

И в глубине моей души.

… … … … …

Хочу, чтоб жизнь моя была

Тебе немолчная хвала;

Тебя за полночь и зарю,

За жизнь и смерть, - благодарю!

Д. С. Мережковский (1866-1941)

В мире все прекрасно

Как в мире все прекрасно:

Лазурный свод небес,

День солнечный и ясный,

Зеленокудрый лес;

В ночи луны сиянье,

Благоуханье роз,

И тихих звезд мерцанье,

И прелесть первых грез,

И ветерка дыханье,

И пенье соловьев,

И сладкое журчанье

Прозрачных ручейков,

И в травке изумрудной

Красуются цветы…

Ужель найти нам трудно

Творца всей красоты?

А. Ярошевская

Могуч и дивен

Могуч и дивен Царь небес

Без меры в творчестве изящном!

Не счесть возвышенных чудес

В Его создании прекрасном!

Он всю вселенную одел, -

Как ризой, - дивной красотою

И быть в движеньи повелел

Вселенной волею святою...

И вот, по манию Творца,

Движенье всюду совершают

Планеты, звезды без конца, -

И красотой Его блистают.

Везде в природе красота!

Везде гармония в твореньи!

Пред ней склоняюсь и всегда

В святом восторге, в умиленьи!

Взгляну ль я взором в небеса,

Взгляну ль на горы, на долины, -

Везде я вижу чудеса,

Везде - волшебные картины!

Везде у Господа небес,

Во всех местах Его вселенной,

Видны явления чудес,

Следы гармонии священной.

Смотрите: яркая заря

С востока пламенем играет;

А с юга радуга, блестя,

Дугою небо покрывает!

И там, на юге, слышен гром;

А с ним и молния сверкает.

И все то зиждется Творцом!

И все от Бога то бывает!

Господь всевластною рукой

Вздымает бури, ураганы

От Бога также и покой,

От Бога стелются туманы.

Господь всему творец и Вождь!

От Бога всякое явленье:

Морозы, иней, град и дождь.

От Бога смерть и воскресенье!

О, много пищи для людей

Найдется здесь: для их суждений,

Для озаренья их идей,

Для их высоких наслаждений!

Везде на лоне широты

Господней чудно и прекрасно!

Средь дивной Божьей красоты

И день один прожить отрадно!

И всю красу из ничего

Создать возмог Творец всевластный:

Из недр лишь Духа Своего

Он вызвал к жизни мир прекрасный!

Везде встречаю я кругом

Великих дел Его явленья

И в чувстве радостном, святом

Пою Ему я песнь хваленья.

Д. Ягодкин

За все Тебя, Господь, благодарю,

Ты после дня тревоги и печали

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

Я одинок и ныне - как всегда,

Но вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нем вечерняя звезда,

Дрожа насквозь, как самоцветный камень.

И счастлив я печальною судьбой,

И есть отрада сладкая в сознаньи,

Что я - один в безмолвном созерцаньи,

Что всем я чужд и говорю с Тобой.

И. А. Бунин (1870-1953)

"Есть Бог, есть мир. Они живут вовек.

"А жизнь людей мгновенна и убога.

"Но все в себе вмещает человек,

"Который любит мир и верит в Бога."

Н. С. Гумилёв (1886-1921)

Библейские и Евангельские темы.

В час полночный, близь потока,

Ты взгляни на небеса,

Совершаются далеко

В горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады,

Невидимы в блеске дня,

Стройно ходят там громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами -

И увидишь, что вдали,

За ближайшими звездами,

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись - и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд;

Все звездами, все огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в писанья

Галилейских рыбаков,-

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Бесконечный свод небесный

С лучезарной красотой.

Узришь - звезды мыслей водят

Тайный хор свой вкруг земли;

Вновь вглядись - другия всходят,

Вновь вглядись, и там вдали

Звезды мыслей, тьмы за тьмами,

Всходят, всходят без числа,

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая мгла.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Новый Завет

Измученный жизнью суровой,

Не раз я себе находил

В глаголах Предвечного Слова

Источник покоя и сил.

Как дышат святые их звуки

Божественным чувством любви,

И сердца тревожные муки

Как скоро смиряют они!…

Здесь все в чудно-сжатой картине

Представлено Духом Святым:

И мир, существующий ныне,

И Бог, управляющий им,

И сущего в мире значенье,

Причина, и цель, и конец,

И вечного Сына рожденье,

И крест, и терновый венец.

Читая, молиться в тиши,

И плакать, и черпать уроки

Из них для ума и души!

И. С. Никитин (1824-1861)

Евангелие

Благоговейною рукою

Касаюсь вещих я листков,

И путеводною звездою

Мне в них сияет свет Христов.

В минуты скорби и сомнений,

В часы невыплаканных дум,

Где вожделенных разрешений

Отыщет истомленный ум?

И за страницею страница

Мне вечной правдою горит,

И все тут, все - слова и лица -

Успокоенье мне дарит.

Готов презреть я жизни холод,

Ее томящий, смутный гнет,

И сердцем снова свеж и молод

Гляжу с надеждою вперед.

Н. Поздняков

(Исаия 6 гл.)

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый Серафим

На перепутье мне явился.

Перстами легкими, как сон,

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней розы прозябанье.

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрое змеи

В уста замерзшие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп, в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

"Восстань, Пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!"

А. С. Пушкин (1799-1837)

С тех пор, как Вечный Судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья, -

В меня все ближние мои

Бросали бешенно каменья.

Посыпал пеплом я главу,

Из городов бежал я нищий,

И вот в пустыне я живу,

Как птицы, даром Божьей пищи.

Завет Предвечнаго храня,

Мне тварь покорна там земная,

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя.

Когда ж чрез шумный град

Я пробираюсь торопливо,

То старцы детям говорят

С улыбкою самолюбивой:

"Смотрите, вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами;

Глупец - хотел уверить нас,

Что Бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него,

Как он угрюм, и худ, и бледен!

Смотрите, как он наг и беден,

Как презирают все его!"

М. Ю. Лермонтов

(Быт. 28: 10-19)

Бежал Иаков пред родною кровью,

Усталый лег на ложе земляном,

Там, камень положив под изголовье,

Забылся юноша глубоким сном.

И вот ему видение предстало:

Как цепь златая, с неба до земли

Таинственная лествица блистала,

И ангелы по ней, белея, шли.

То вверх, то вниз, воздушными стопами

Едва касаясь светлых ступеней,

Волнуя душу, схваченную снами,

Предчувствием ее грядущих дней.

А на вершине лествицы чудесной,

Как тень, был Некто, ангелов Господь,

И в ослепленьи радости небесной

Не мог Иаков ужас побороть.

И пробудился и воззвал он к Богу:

"Священно место это, здесь Творец!"

И указал Израилю дорогу

В обетованную страну Отец.

Он камень, взятый им под изголовье,

Помазал, и воздвиг, и посвятил

С благоговеньем, трепетом, любовью

Властителю и душ и умных Сил.

То первый был изгнанника-еврея

Прообраз храма и земной алтарь,

Здесь первое помазанье елея,

Доныне освящающее тварь.

М. Лот-Бородина.

(1 Цар. 17:31-58)

Певец Давид на подвиг ратный

Не брал ни тяжкого меча,

Ни шлема, ни брони булатной,

Ни лат Саулова плеча;

Но духом Божьим осененный,

Он в поле камень брал простой,

И падал враг иноплеменный,

Сверкая и гремя броней.

И ты, - когда на битву с ложью

Восстанет правда дум святых, -

Не налагай на правду Божью

Гнилую тяжесть лат земных.

Доспех Саула - ей окова,

Саулов тягостен шелом:

Ее оружье - Божье слово,

А Божье слово - Божий гром.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Псалмопевец Давид

(1 Цар. 16:21-23)

О царь! Скорбит душа твоя,

Томится и тоскует, -

Я буду петь: пусть песнь моя

Твою печаль врачует.

Пусть звуком арфы золотой

Святое песнопенье

Утешит дух унылый твой

И облегчит мученье.

Их человек создать не мог, -

Не от себя пою я:

Те песни мне внушает Бог,

Не петь их - не могу я.

О царь! Ни звучный лязг мечей,

Ни юных дев лобзанья,

Не заглушат тоски твоей

И жгучьего страданья.

Но лишь души твоей больной

Святая песнь коснется, -

Мгновенно скорбь от песни той

Слезами изольется.

И вспрянет дух унылый твой,

О царь! И торжествуя,

У ног твоих, властитель мой,

Пусть за тебя умру я.

К. Р. (Вел. кн. Константин Конст. Романов, 1852-1915) <

Псалтирь Давида

(1 Пар. 16:7)

Льются с Давидовых струн золотых

Аккорды святых песнопений,

Крылом лучезарным трепещет от них

Гармонии сладостный гений.

Все славит в них Бога единого сил:

Потоки, и бездны, и горы,

И вторят напеву алмазных светил

Стозвездные стройные хоры.

Л. И. Пальмин (1841-1891)

14-ый Псалом

Кому, о Господи, доступны

Твои Сионские высоты?

Тому, чьи мысли неподкупны,

Чьи целомудренны мечты;

Кто дел своих ценою злата

Не взвешивал, не продавал,

Не ухищрялся против брата

И на врага не клеветал,

Ему со страхом поклонялся,

С любовью плакал перед Ним.

И свят, о Боже, Твой избранник!

Мечом ли руку ополчит, -

Велений Господа посланник, -

Он исполина сокрушит.

В венце ли он - его народы

Возлюбят правду: весь и град

Взыграют радостью свободы

И нивы златом закипят.

Возьмет ли арфу - дивной силой

Дух преисполнится его,

И, как орел ширококрылый,

Взлетит до неба Твоего!

Н. М. Языков (1803-1847)

18-ый Псалом

Ночь ночи открывает знанье,

Дню ото дня передается речь,

Чтоб славу Господа непопранной сберечь,

Восславить Господа должны Его созданья.

Все от Него - и жизнь и смерть,

У ног Его легли, простерлись бездны,

О помыслах Его вещает громко твердь,

Во славу дел Его сияет светоч звездный.

Выходит солнце - исполин,

Как будто бы жених из брачного чертога,

Смеется светлый лик лугов, садов, долин,

От края в край небес идет дорога.

Свят, свят Господь, Зиждитель мой!

Перед лицом Твоим рассеялась забота.

И сладостней, чем мед, и слаще капель сота

Единый жизни миг, дарованный Тобой.

К. Д. Бальмонт (1867-1943)

70-ый Псалом

В Тебе надежду полагаю,

Всесильный Господи, всегда,

К Тебе и ныне прибегаю,

Да век спасуся от стыда!

Святою правдою Твоею

Избавь меня от злобных рук:

Склонись молитвою моею

И сокруши коварный лук.

Поборник мой и Бог мой буди

Против стремящихся врагов,

И бренной сей и тленной груди

Стена, защита и покров!

Спаси меня от грешных власти

И преступивших Твой закон.

Не дай мне в челюсти их впасти,

Зияющих со всех сторон.

В терпении моем, Зиждитель,

Ты был от самых юных дней

Помощник мой и Покровитель,

Пристанище души моей!

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Ветка Палестины

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана

Востока луч тебя ласкал,

Ночной ли ветр в горах Ливана

Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали

Иль пели песни старины,

Когда листы твои сплетали

Салима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?

Все также манит в летний зной

Она прохожего в пустыне

Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной

Она увяла, как и ты,

И дольний прах ложится жадно

На пожелтевшие листы?…

Поведай: набожной рукою

Кто в этот край тебя занес?

Грустил он часто над тобою?

Хранишь ли след горючих слез?

Иль, Божьей рати лучший воин,

Он был с безоблачным челом,

Как ты, всегда небес достоин

Перед людьми и божеством?

Заботой тайною хранима,

Перед иконой золотой

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой.

Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест - символ святой,

Все полно мира и отрады

Вокруг тебя и над тобой.

М. Ю. Лермонтов (1814-1841 г,)

В Рождественскую ночь

О, как бы я желал, огнем пылая веры

И душу скорбную очистив от грехов,

Увидеть полумрак убогой той пещеры,

Для нас где воссияла Вечная Любовь,

Где Дева над Христом стояла Пресвятая,

Взирая на Младенца взглядом, полным слез,

Как будто страшные страданья прозревая,

Что принял на кресте за грешный мир Христос!

О, как бы я хотел облить слезами ясли,

Где возлежал Христос-Младенец, и с мольбой

Припасть, - молить Его о том, чтобы погасли

И злоба, и вражда над грешною землей.

Чтоб человек в страстях, озлобленный, усталый,

Истерзанный тоской, жестокою борьбой,

Забыл столетия больного идеалы

И вновь проникся крепкой верою святой, -

О том, чтоб и ему, как пастырям смиренным,

В Рождественскую ночь с небесной высоты

Звезда чудесная огнем своим священным

Блеснула, полная нездешней красоты.

О том, чтоб и его, усталого, больного,

Как древних пастырей библейских и волхвов,

Она всегда б вела в ночь Рождества Христова

Туда, где родились и Правда, и Любовь.

В. Иванов

С нами Бог

Во тьму веков та ночь уж отступила,

Когда, устав от злобы и тревог,

Земля в объятьях неба опочила

И в тишине родился с нами Бог.

И многое уж невозможно ныне:

Цари на небо больше не глядят,

И пастыри не слушают в пустыне,

Как ангелы про Бога говорят.

Но вечное, что в эту ночь открылось,

Несокрушимо временем оно,

И Слово вновь в душе твоей родилось,

Рожденное пред яслями давно.

Да! С нами Бог - не там, в шатре лазурном,

Не за пределами бесчисленных миров,

Не в злом огне и не в дыханьи бурном,

И не в уснувшей памяти веков.

Он здесь, теперь, средь суеты случайной,

В потоке мутном жизненных тревог,

Владеешь ты всерадостною тайной:

Бессильно зло! Мы вечны: с нами - Бог!

В. С. Соловьев (1853-1900)

Рождество Христово

Пусть все поругано веками преступлений,

Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,

Но совести укор сильнее всех сомнений,

И не погаснет то, что раз в душе зажглось.

Великое не тщетно совершилось;

Недаром средь людей явился Бог;

К земле недаром небо преклонилось,

И распахнулся вечности чертог.

Родился в мире Свет, и Свет отвергнут тьмою,

Но светит Он во тьме, где грань добра и зла,

Не властью внешнею, а правдою самою

Князь века осужден и все его дела.

В. С. Соловьев

Спаситель

(из поэмы "Грешница")

В Его смиренном выраженьи

Восторга нет, ни вдохновенья,

Но мысль глубокая легла

На очерк дивного чела.

То не пророка взгляд орлиный,

Не прелесть ангельской красы -

Делятся на две половины

Его волнистые власы;

Поверх хитона упадая,

Одета риза шерстяная

Простою тканью стройный рост

В движеньях скромен Он и прост.

Ложась вкруг уст Его прекрасных,

Слегка раздвоена брада;

Таких очей благих и ясных

Никто не видел никогда…

… … … … … …

Любовью к ближним пламенея,

Народ смиренью Он учил,

Он все законы Моисея

Любви закону подчинил.

Не терпит гнева Он, ни мщенья,

Он проповедует прощенье,

Велит за зло платить добром,

Есть неземная сила в Нем.

Слепым Он возвращает зренье,

Дарит и крепость, и движенье

Тому, кто был и слаб, и хром.

Ему признания не надо,

Сердец мышленье отперто,

Его пытующего взгляда

Еще не выдержал никто,

Целя недуг, врачуя муку,

Везде спасителем Он был

И всем простер благую руку

И никого не осудил…

А. К. Толстой (1817-1876)

(из поэмы "Иоанн Дамаскин")

Я зрю Его передо мною

С толпою бедных рыбаков,

Он тихо, мирною стезею,

Идет средь зреющих хлебов.

Благих речей Своих отраду

В сердца простые Он льет,

Он правды алчущее стадо

К ее источнику ведет.

Зачем не в то рожден я время,

Когда меж нами, во плоти,

Неся мучительное бремя,

Он шел на жизненном пути?

Зачем я не могу нести,

О, мой Господь, Твои оковы,

Твоим страданием страдать,

И крест на плечи Твой приять,

И на главу венец терновый?

О, если б мог я лобызать

Лишь край святой Твоей одежды,

Лишь пыльный след Твоих шагов.

О, мой Господь, моя надежда,

Моя и сила, и покров!

Тебе хочу я все мышленья,

Тебе всех песней благодать,

И думы дня, и ночи бденья,

И сердца каждое биенье,

И душу всю мою отдать!

А. К. Толстой

Искушение в пустыне

Когда Божественный бежал людских речей

И празднословной их гордыни,

И голод забывал и жажду многих дней,

Его, взалкавшего, на темя серых скал

Князь мира вынес величавый:

"Вот здесь, у ног Твоих, все царства, - он сказал, -

С их обаянием и славой! -

Признай лишь явное, пади к моим ногам,

Сдержи на мне порыв духовный, -

И всю эту красу, всю власть Тебе отдам

И покорись в борьбе неравной."

Но Он ответствовал: "Писанию внемли:

Пред Богом Господом лишь преклоняй колени."

И сатана исчез, - и ангелы пришли

В пустыне ждать Его велений.

А. А. Фет (1820-1892) <

Нагорная проповедь

(Мт. 5-7 гл.)

О, кто сей муж среди народа,

Где замерла людская молвь,

Пред кем затихла вся природа, -

Поток чьих льется дивных слов?

То слово - Бог, Христос Спаситель

Сидит среди учеников,

Святой, Великий Искупитель

Людских бесчисленных грехов.

Христос вполне с учениками

Беседу краткую ведет,

Своими чудными устами

Он тьму сердец к Себе влечет.

"Блажен, кто духом нищ бывает," -

Так говорит Господь с горы, -

"Небес он царство получает

И с ним духовные дары.

Блажен, кто слезы льет рекою,

Все сокрушаясь о грехах -

Настанет час его покоя,

Господь утешит в небесах.

Блажен, кто жизни дни земной

Проводит, кротостью дыша -

Наследница земли иной

Его высокая душа.

Блажен, кто алчен к правде будет,

Кому наносит горе лжец.

В себе неправду кто осудит, -

Того насытит Сам Творец.

Блажен, кто милость, подаянье

Дарует ближнему - того

За доброту, за состраданье

Помилует и самого.

Блаженны чистые сердцами

Коль душу берегут свою

От зла, - духовными глазами

Те узрят Господа в раю.

Блажен, кто носит мир с собою,

Кто миролюбие дает:

Господь почтет того хвалою

И сыном Божьим наречет.

Блаженны те, кому изгнанье

Должно за правду перенесть -

Своим те могут за страданье

Все царство Божие почесть.

Блаженны вы, стократ счастливы,

Когда вас будут поносить,

Злословить, гнать не справедливо -

Из-за Меня вас не любить.

О, радуйтесь и веселитесь:

Награда ваша велика.

Не бойтесь горя, не кручиньтесь,

Как станет жизнь вам не легка.

Так искони и всюду гнали

Пророков, посланных Творцом,

И все они претерпевали

Гоненье, муки пред концом.

"Вы соль земли, а потеряет

Коль силу крепкую она,

Ничто ей сил не возвращает,

И не к чему соль не годна.

Как равно только на попранье -

Вон выбросить ее людям;

Пример вам этот в назиданье,

Поведайте его сынам.

Вы мира свет. Не может быть,

Чтоб город, на горе стоящий,

От взоров мог себя укрыть,

И видит всяк его смотрящий.

Под опрокинутый сосуд

Свечу, зажегши, ведь не ставят:

Чтоб всем был свет, ее зажгут,

Тогда лишь, как в подсвечник вправят.

Да светит так перед людьми

Ваш свет, чтоб видели они,

Чтоб добрыми от вас делами

Отец был славен во все дни."

"В законе древнем вы читали:

Люби ты ближних всех своих,

И так же из него узнали:

Ты ненавидь врагов земных.

А Я вам говорю: любите

И ближних,и врагов своих,

Не любящим благотворите,

За зло вам не карайте их.

Кто мучит вас, кто проклинает,

Благословляйте вы того;

Кто гонит вас и обижает

Всегда молитесь за него.

Тогда откроются пред вами

Со всем блаженством небеса,

Глаголю: будете сынами

Тогда Небесного Творца.

Над добрыми и злыми,

Не ставя разницу меж ними,

Он солнцу быть повелевает

И то ж по благости своей

На праведных и на людей

Неправедных дождь посылает.

Коль вы считаете, что надо

Тех лишь, кто любит вас любить,

Какая вам за то награда?

Так мытарям лишь сродно жить.

И что хорошего творите,

Приветствуя родных одних;

На жизнь язычников взгляните,

Не лучше вы живете их.

Так будьте ж совершенны вы,

Как совершен Небес Отец,

Чтобы быть сынами Иеговы…

Тогда ждет славный вас конец.

Притча о жадном богаче

(Лк. 12:16-21)

На ниве богача был урожай хлебов,

Он думал: "Некуда собрать моих плодов,

Как приготовить дом к такому урожаю?

А вот, что сделаю: все житницы сломаю,

Большие выстрою и соберу туда

Мой хлеб, мое добро, и я скажу тогда

Душе моей: "Душа простись навек с тревогой,

Покойся, - у тебя лежит именье много

На годы многие: гони заботы прочь.

Ешь, пей и веселись!" - "Безумец, в эту ночь

Отнимут жизнь твою, - сказал Господь. - Несчастный,

Кому достанутся твой дом и труд напрасный?"

Д. С. Мережковский (1866-1941)

Притча о птицах и лилиях

К чему о пище, об одежде,

Живя заботиться весь век?

Не о душе ль ты должен прежде

Помыслить, бренный человек?

Взгляни на птиц под небесами:

Не сеют и не жнут оне,

Но сыты Божьими дарами.

Не выше ль их ты на земле?

И кто себе, заботясь, может

Еще хоть локоть росту дать?

И для чего тебя тревожит

Забота, где одежду взять?

Взгляни на лилии, как в поле

Они красуются, растут;

Оне в своей смиренной доле

Труда не знают, не прядут.

Но им убор их величавый

Сам Бог соткал: о, верь ты Мне,

И Соломон в сияньи славы

Не одевался, как оне!

Когда ж так убран злак ничтожный,

Который завтра бросят в печь, -

О, маловеры! Как возможно,

Чтоб вас Господь не стал беречь?

Я. Грот (1812-1893)

Фарисей и мытарь

(Лк. 18:10-14)

В Господень храм вошел молиться

Однажды гордый фарисей

И, возведя на небо взоры,

Хвалился святостью своей.

"Благодарю Тебя, о Боже, -

Так он в молитве говорил, -

За то, что праведно и свято

Я жизнь доныне проводил.

Я не таков, как эти люди,

Что утопают во грехах,

Чьи дни в неправде протекают

И в беззаконных злых делах.

Вот там мытарь стоит у двери.

Я не него не похожу:

Пощусь два раза я в неделю,

В храм десятину приношу!...

Мытарь стоял главой поникнув

И в грудь с тоскою ударял:

"Помилуй грешника, О Боже -

Так он смиренно повторял.

И был он Господом оправдан

И за смиренье вознесен...

Господь смиренных возвышает,

А гордых всех смиряет Он...

Е. Миллер

Исцеление глухонемого

(Марк 9:17-27)

Был к Иисусу приведен

Родными отрок бесноватый:

Со скрежетом и в пене он

Валялся корчами объятый.

"Изыде, дух глухонемой!"

Сказал Господь. И демон злой

Сотряс его и с криком вышел, -

И отрок понимал и слышал.

Был спор учеников о том,

Что не был им тот бес покорен,

И Он сказал: "Сей род упорен:

Молитвой только и постом

Его природа одолима."

М. А. Волошин (1877-1931)

Воскрешение Лазаря

(Иоан. 11 гл.)

О, Царь и Бог мой! Слово силы

Во время оно Ты сказал, -

И сокрушен был плен могилы,

И Лазарь ожил и восстал.

Молю, да слово силы грянет,

Да скажешь "встань!" душе моей, -

И мертвая из гроба встанет,

И выйдет в свет Твоих лучей.

И оживет, и величавый

Ее хвалы раздастся глас

Тебе - сиянью Отчей славы,

Тебе - умершему за нас!

А. С. Хомяков (1804-1860)

Вход в Иерусалим

(Иоан. 12 гл.)

Широка, необозрима,

Чудной радости полна,

Из ворот Иерусалима

Шла народная волна.

Галилейская дорога

Оглашалась торжеством:

"Ты идешь во имя Бога,

Ты идешь в Свой царский дом!

Честь Тебе, наш Царь смиренный,

Честь Тебе, Давидов Сын!"

Так, внезапно вдохновенный,

Пел народ. Но там один,

Недвижим в толпе подвижной,

Школ воспитанник седой,

Гордый мудростию книжной,

Говорил с усмешкой злой:

"Это ль Царь ваш, слабый, бледный,

Рыбаками окружен?

Для чего Он в ризе бедной,

И зачем не мчится Он,

Силу Божью обличая,

Весь одеян черной мглой,

Пламенея и сверкая

Над трепещущей землей?"

И века прошли чредою,

И Давидов Сын с тех пор,

Тайно правя их судьбою,

Усмиряя буйный спор,

Налагая на волненье

Цель любовной тишины,

Мир живет, как дуновенье

Наступающей весны.

И в трудах борьбы великой

Им согретые сердца

Узнают шаги Владыки,

Слышат сладкий зов Отца.

А. С. Хомяков

"Что есть истина?"

(Иоан. 18:38)

"Что истина?" - Пилат Ему сказал

И руку поднял высоко над головою,

И, говоря о том, слепец не знал,

Что Истина пред ним с поникшей головою.

В томлении изменчивых путей,

Блуждая в темноте усталыми ногами,

Об истине тоскуем мы сильней,

Не зная, что Она всегда, везде пред нами.

П. П. Булыгин

(Иоан. 19 гл.)

Вокруг креста толпа стояла,

И грубый смех звучал порой…

Слепая чернь не понимала,

Кого насмешливо пятнала

Своей бессильною враждой.

Что сделал Он? За что на муку

Он осужден, как раб, как тать,

И кто дерзнул безумно руку

На Бога своего поднять?

Он в мир вошел с святой любовью,

Учил, молился и страдал, -

И мир Его невинной кровью

Себя навеки запятнал…

С. Я. Надсон (1862-1887)

Одна есть в мире красота -

Любви, печали, отреченья

И добровольного мученья

За нас распятого Христа.

К. Д. Бальмонт (1867-1943)

Мироносицы у гроба

Спит Сион и дремлет злоба,

Спит во гробе Царь царей,

За печатью камень гроба,

Всюду стража у дверей.

Ночь немая сад объемлет,

Стража грозная не спит:

Чуткий слух ее не дремлет,

Зорко вдаль она глядит.

Ночь прошла. На гроб Мессии,

С ароматами в руках,

Шли печальные Марии; -

Беспокойство в их чертах,

И тревога их печалит:

Кто могучею рукой

Тяжкий камень им отвалит

От пещеры гробовой.

И глядят, дивятся обе;

Камень сдвинут, гроб открыт;

И, как мертвая при гробе,

Стража грозная лежит.

А во гробе, полном света,

Кто-то чудный, неземной,

В ризы белые одетый,

Сел на камень гробовой,

Ярче молнии блистанья

Блеск небесного лица!

В страхе вестницы восстанья,

И трепещут их сердца!

"Что вы, робкие, в смятенье?"

Им сказал пришлец святой,

"С вестью мира и спасенья

Возвращайтеся домой.

Я ниспослан небесами,

Весть я чудную принес:

Нет Живого с мертвецами;

Гроб уж пуст; Христос воскрес!"

И спешат оттуда жены,

И с восторгом их уста

Проповедуют Сиону

Воскресение Христа.

М. Еленов

Светлый Праздник

Как душе моей легко!

Сердце полно умиленья!

Все заботы и сомненья

Отлетели далеко!

Мир мне душу наполняет,

Радость светится в очах,

И, как будто, в небесах

Ярче солнышко сияет!...

Люди - братья! Наступил

День великий, день спасенья!

Светлый праздник воскресенья

Бога правды, Бога сил!...

Прочь от нас вражда и злоба!

Все забудем! Все простим!

Примирением почтим

Днесь Восставшего из гроба!

Он не злобствовал, не мстил,-

Но с отеческой любовью

Всечестною Своей кровью

Недостойных нас омыл...

Он воскрес! - Настанет время

Воскресенья и для нас...

Нам не ведом этот час...

Что ж грехов не сбросим бремя?

Что ж не думаем о том,

С чем в минуту возрожденья

Из ничтожества и тленья,

Мы предстанем пред Христом?...

Он воскрес! Обитель рая

Вновь открыта для людей...

Но одна дорога к ней:

Жизнь безгрешная, святая!

В. Бажанов

Хвала Воскресшему

Хвалите Господа с небес

И пойте непрестанно:

Исполнен мир Его чудес

И славой несказанной.

Хвалите сонм бесплотных сил

И ангельские лики:

Из мрака скорбного могил

Свет воссиял великий.

Хвалите Господа с небес,

Холмы, утесы, горы!

Осанна! Смерти страх исчез,

Светлеют наши взоры.

Хвалите Бога, моря даль

И океан безбрежный!

Да смолкнут вякая печаль

И ропот безнадежный!

Хвалите Господа с небес

И славьте, человеки!

Воскрес Христос! Христос воскрес!

И смерть попрал навеки!

Святая весть

Светозарною весною -

Днем и в поздний час ночной -

Много песен раздается

Над родимой стороной.

Много слышно чудных звуков,

Над полями, над лугами,

В полутьме глухих лесов.

Много звуков, много песен, -

Но слышней всего с небес

Раздается весть святая,

Песня-весть - "Христос Воскрес!.."

Покидая свой приют,

Над воскресшею землею

Хоры ангелов поют;

Пенью ангельскому вторят

Вторят горы, вторят долы,

Вторят темные леса, -

Вторят реки, разрывая

Цепи льдистые свои,

Разливая на просторе

Белопенные струи...

Есть старинное преданье,

Что весеннею порой -

В час, когда мерцают звезды

Полуночною игрой, -

Даже самые могилы

На святой привет небес

Откликаются словами:

"Он воистину воскрес!.."

А. Коринфский

Светлый праздник

Убегая струи пели,

Серебром звеня,

То молитвенные трели

Голубого дня.

Все ликует в мире света,

Радостно дыша,

В ризы белые одета

Каждая душа.

Улыбнись! Ведь все проходит...

Отдохни от слез!

Светлый праздник к нам нисходит

И Воскрес Христос!

Надежда Л.

У Бога мертвых нет

Сменяйтесь времена, катитесь в вечность годы,

Но некогда весна бессменная придет.

Жив Бог! Жива душа! И царь земной природы,

Воскреснет человек: у Бога мертвых нет!

Н. И. Гнедич (1784-1833)

Утешенье

Тот, Кто с вечною любовью

Воздавал за зло добром,

Избиен, покрытый кровью,

Венчан терновым венцом,

Всех с Собой страданьем сближенных

В жизни долею обиженных,

Угнетенных и униженных

Осенил Своим крестом.

Вы, чьи лучшие стремленья

Даром гибнут под ярмом,

Верьте, други, в избавленье,

К Божью свету мы грядем.

Вы, кручиною согбенные,

Вы, цепями удрученные,

Вы, Христу, сопогребенные,

Совоскреснете с Христом.

А. К. Толстой

День Суда

О, что за день тогда ужасный встанет,

Когда архангела труба

Над изумленным миром грянет

И воскресит владыку и раба!

О, как они, смутясь, поникнут долу,

Цари могучие земли,

Когда к Всевышнему Престолу

Они предстанут в прахе и пыли!

Дела и мысли строго разбирая,

Воссядет Вечный Судия,

Прочтется книга роковая,

Где вписаны все тайны бытия.

Все, что таилось от людского зренья,

Наружу выплывет со дна,

И не останется без мщенья

Забытая обида ни одна!

И добраго, и вреднаго посева,

Плоды пожнутся все тогда.

То будет день тоски и гнева,

То будет день унынья и стыда!

Без могучей силы знанья

И без гордости былой,

Человек - венец созданья,

Робок станет пред Тобой.

Если в день тот безутешный

Даже праведник вздрогнет, -

Что же он ответит - грешный?

Где защитника найдет?

Все внезапно прояснится,

Что казалося темно;

Встрепенется, разгорится

Совесть, спавшая давно.

И когда она укажет

На земное бытие,

Что он скажет, что он скажет

В оправдание свое?

А. Н. Апухтин (1841-1893)

Добродетели и смысл жизни.

Жизнь - таинство

Судьба и Божий суд нам смертным непонятны;

С безоблачных небес карает нас гроза,

Надежды лучшие и лживы, и превратны,

И в чистых радостях отыщется слеза.

Жизнь наша - таинство; мы странники, тревожно

Под облаком идем в неведомый нам путь.

О чем печалиться? Чем радоваться можно?

Не знаем, и вперед нам страшно заглянуть.

Не наши блага - данные нам Богом;

Нам страшно и любить, что нам любить дано,

Что сознаем в душе святыней и залогом

Грядущего, и чем нам радостно оно.

Но вдруг грядущее и с ним все упованья

Ударом роковым во прах погребены;

Одни развалины не конченного зданья,

И душу тяготят несбывшиеся сны.

Жизнь - таинство! Но жизнь - и жертвоприношенье.

Призванью верен тот, кто средь земных тревог

Смиренно совершит священное служенье

И верует тому, чего постичь не мог.

Кто немощи души молитвою врачует,

И, если душу жизнь обманом уязвит,

Скорбя, без ропота свой тяжкий крест целует

И плачет на земле, и на небо глядит.

Кн. П. А. Вяземский (1792-1878)

Дар мгновенный, дар прекрасный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Ум молчит, а сердцу ясно:

Жизнь для жизни нам дана.

Все прекрасно в Божьем мире,

Сотворимый мир в нем скрыт,

Но Он в чувстве, но Он в лире,

Но Он в разуме открыт.

Познавать Творца в творенье,

Видеть духом, сердцем чтить -

Вот в чем жизни назначенье,

Вот что значит в Боге жить!

И. Клюшников

Жизнь - не игрушка

Не говори, что жизнь - игрушка

В руках бессмысленной судьбы,

Беспечной глупости пирушка

И яд сомнений и борьбы.

Нет, жизнь разумное стремленье

Туда, где вечный свет горит,

Где человек, венец творенья,

Над миром высоко царит.

С. Я. Надсон (1862-1887)

Несчастье - наш учитель

Земная жизнь - небесного наследник;

Несчастье - нам учитель, а не враг,

Спасительно-суровый собеседник,

Безжалостный разитель бренных благ,

Великого понятный проповедник,

Нам об руку на тайный жизни праг

Оно плетет, все руша перед нами,

И скорбию дружа нас с небесами.

Здесь радости - не наше обладанье;

Пролетные пленители земли.

Лишь по пути заносят нам преданье

О благах, нам обещанных вдали;

Земли жилец безвыходный - страданье;

Ему на часть судьбы нас обрекли;

Блаженство нам по слуху лишь знакомец;

Земная жизнь - страданию питомец.

И сколь душа велика сим страданьем!

Сколь радости при нем помрачены,

Когда, простясь свободно с упованьем,

В величии покорной тишины,

Она молчит пред грозным испытаньем,

Тогда… тогда с сей светлой вышины

Вся Промысла ей видима дорога;

Она полна понятного ей Бога.

В. А. Жуковский (1783-1852)

О жизнь! Ты миг, но миг прекрасный,

Миг невозвратный, дорогой,

Равно счастливый и несчастный

Расстаться не хотят с тобой.

Ты миг, но данный нам от Бога

Не для того, чтобы роптать

На свой удел, свою дорогу

И дар бесценный проклинать.

Но чтобы жизнью наслаждаться,

Но чтобы ею дорожить,

Перед судьбой не преклоняться,

Молиться, веровать, любить.

Алексей Н. Апухтин (1841-1893)

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель.

О совесть! Наших дел закон и обвинитель,Свидетель и судья!

В. А. Жуковский

Подвиг есть и в сраженьи,

Подвиг есть и в борьбе,

Высший подвиг в терпеньи,

Любви и мольбе.

Если сердце заныло

Перед злобой людской,

Иль насилье схватило

Тебя цепью стальной.

Если скорби земные

Жалом в душу впились, -

Верой бодрой и смелой

Ты за подвиг берись.

Есть у подвига крылья

И взлетишь ты на них,

Без труда. без усилья,

Выше мраков земных.

Выше крыши темницы,

Выше злобы слепой,

Выше воплей и криков

Гордой черни людской.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Не обвиняй меня,

Всесильный,

Не обвиняй меня, Всесильный,

И не карай меня, молю,

За то, что мрак земли могильный

С ее страстями я люблю;

За то, что редко в душу входит

Живых речей Твоих струя;

За то, что в заблужденье бродит

Мой ум далеко от Тебя;

За то, что лава вдохновенья

Клокочет на груди моей;

За то, что дикие волненья

Мрачат стекло моих очей;

За то, что мир земной мне тесен,

К Тебе ж проникнуть я боюсь,

И часто звуком грешных песен

Я, Боже, не Тебе молюсь.

Но угаси сей чудный пламень,

Всесожигающий костер,

Преобрати мне сердце в камень,

Останови голодный взор; ;

От страшной жажды песнопенья

Пускай, Творец, освобожусь,

Тогда на тесный путь спасенья

К Тебе я снова обращусь.

М. Ю. Лермонтов (1814-1841)

Есть время...

Есть время - леденеет быстрый ум;

Есть сумерки души, когда предмет

Желаний мрачен; усыпленье дум;

Меж радостью и горем полусвет;

Душа сама собою стеснена,

Жизнь ненавистна, но и смерть страшна -

Находишь корень мук в себе самом

И небо обвинить нельзя ни в чем.

Я к состоянью этому привык,

Но ясно выразить его б не мог

Ни ангельский, ни демонский язык:

Они таких не ведают тревог;

В одном все чисто, а в другом все зло.

Лишь в человеке встретиться могло

Священное с порочным. Все его

Мученья происходят оттого. <

Ю. Лермонтов

Чаша Жизни

Мы пьем из чаши бытия

С закрытыми очами,

Златые омочив края

Своими же слезами;

Когда же перед смертью с глаз

Завязка упадает

И все, что обольщало нас,

С завязкой исчезает;

Тогда мы видим, что пуста

Была златая чаша,

Что в ней напиток был - мечта

И что она - не наша!

Ю. Лермонтов

< <

Вся мудрость в том

Вся мудрость в том, чтоб радостно

Во славу Бога петь.

Равно да будет сладостно

И жить, и умереть.

Д. С. Мережковский (1866-1941)

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует …

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит…

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры… но о ней не просит -

Не скажет век, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит пред замкнутою дверью:

"Впусти меня! Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью"…

Ф. И. Тютчев (1803-1873)

Они не видят и не слышат,

Живут в сем мире, как в потьмах

Для них и солнце, знать, не дышит,

И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили,

И ночь в звездах нема была;

И языками неземными.

Волнуя реки и леса,

В ночи не совещалась с ними

В беседе дружеской гроза...

Ф. И. Тютчев

Томление духа

В нашей жизни житейского моря,

В нашей жизни земной суеты

Много слез и ненужного горя,

Много праздной, пустой суеты.

В жизни шума порою томится

Неугасшая в мире душа -

И уходит в свой храм помолиться,

Где Господь и Его тишина.

Как чудесны весенние зори,

Как загадочен шепот лесной,

С неба смотрят безмолвные звезды, -

На душе благодатный покой.

Разгорается радость о Боге,

И увядшие в сердце цветы

Говорят нам о вечном покое,

Говорят о бессмертной любви.

К. Томилин

< < < < <

О, вера чистая, святая,

Ты дверь души в обитель рая,

Ты жизни будущей заря,

Гори во мне, светильник веры,

Гори ясней, не угасай,

Будь мне повсюду спутник верный

И жизни путь мне просвещай.

К. Р. (Вел. Кн. Конст. Конст. Романов )

Не говори, что к небесам

Твоя молитва не доходна;

Верь, как душистый фимиам,

Она Создателю угодна.

Когда ты молишься, не трать

Излишних слов; но всей душою

Старайся с верой сознавать,

Что слышит Он, что Он с тобою.

Что для Него слова? - О чем,

Счастливый сердцем иль скорбящий,

Ты ни помыслил бы, - о том,

Ужель не ведает Всезрящий?

Любовь к Творцу в душе твоей

Горела б только неизменно,

Как пред иконою священной

Лампады теплится елей.

Вера - свет жизни

Рабы безволья своего -

Противоставить ничего

Не можем мы своим порокам.

От них спасает разум нас? -

Где веры нет, - там свет погас,

Там тьма нахлынула потоком…

И все растет прибой волны, -

Мосты, плотины снесены,

Паденью -дна, страстям -нет меры;

И крепче все соблазнов сеть…

Как страшно жить… Но умереть -

Еще, еще страшней без веры…

А. Коринфский

Блажен, кто верою святою

свой дух возвысил, окрылил,

и сердце, как стальной бранею,

от бурь житейских укрепил.

Тому не страшны испытанья,

ни даль, ни моря глубина;

не страшны горе и страданья,

и сила смерти не страшна.

А. Ушаков

Нам, родившимся

Нам, родившимся в грозное время,

Надо древнюю веру хранить

И нести вековечное бремя

На тяжелом, опальном пути.

Много званных, но избранных мало: -

В жизни будущей меры не те,

Как бы низко ты, сердце, не пало,

Есть надежда тебе во Христе.

В каждой жизни над мелочью серой

Есть и будут святые места.

Во Единую Троицу верую,

Исповедую сердцем Христа.

По плодам узнаются деревья,

По делам узнаются сердца.

В эти тяжкие годы кочевья

Будем чисты во имя Отца.

Вл. Диксон (1900-1929)

Я не верю никому

Я не верю никому,

Верю только Богу.

Мне не страшно одному

Идти в путь - дорогу.

Ведь Господь со мной везде,

Он мне помогает,

В море, в небе, на земле

Руку простирает.

И за то Ему молюсь:

Слава Тебе, Боже!

В огне смерти не боюсь,

Если быть ей - что же,

Я принять ее готов

За веру Христову

И за Родину без слов,

За все, что в ней святого.

Б. Н. Ширяев (1889-1959)

Вера и надежда

Протекших радостей уже не возвратить,

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только привиденье,

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах нет! Мой милый друг, не будем безнадежны:

Есть пристань верная, есть берег безмятежный.

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая Рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями.

Блаженство - наша цель; когда мы к ней придем, -

Нам Провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем,

Надеждой не вотще нас Небо одарило.

В. А. Жуковский (1783-1852)

Мой дух! Доверенность к Творцу!

Мужайся, будь в терпеньи камень!

Не Он ли к лучшему концу

Меня провел сквозь бренный пламень?

На поле смерти чья рука

Меня таинственно спасала,

И жадный крови меч врага

И град свинцовый отражала?

Кто, кто мне силу дал сносить

Труды, и глад, и непогоду,

Души возвышенной свободу?

Кто вел меня от юных дней

К добру, стезею потаенной,

И в буре пламенных страстей

Мой был вожатый неизменный?

Он! Он! Его все дар благой!

Он есть источник чувств высоких,

И мыслей чистых и глубоких!

Все дар Его, и краше всех

Даров - надежда лучшей жизни!

Когда ж узрю спокойный брег,

Страну желанную отчизны?

Когда струей небесных благ

Я утолю любви желанье,

Земную ризу брошу в прах

И обновлю существованье?

К. Н. Батюшков (1787-1855).

Сила любви

Верь в великую силу любви …

Свято верь в ее крест побеждающий,

В ее свет лучезарно спасающий

Мир, погрязший в грязи и крови…

Верь в великую силу любви…

С. Я. Надсон (1862-1887)

Научи меня, Боже, любить

Всем умом Тебя, всем помышленьем,

Чтоб и душу Тебе посвятить

И всю жизнь с каждым сердца биеньем.

Научи Ты меня соблюдать

Лишь Твою милосердную волю,

Научи никогда не роптать

На свою многотрудную долю.

Всех, которых пришел искупить

Ты Своею Пречистою Кровью, -

Бескорыстной, глубокой любовью

Научи меня, Боже, любить!

Любовь - вечна.

Любовью ль сердце разгорится,

О, не гаси ее огня!

Не им ли жизнь твоя живиться,

Как светом солнца яркость дня?

Люби безмерно, беззаветно,

Всей полнотой душевных сил,

Хотя б любовью ответной

Тебе никто не отплатил.

Пусть говорят: как все в творенье,

С тобой умрет твоя любовь -

Не верь в неправое ученье:

Истлеет плоть, остынет кровь,

Угаснет в срок определенный

Наш мир, угаснут тьмы миров,

Но пламень тот, Творцом возженный,

Пребудет в вечности веков.

< < <

Благословляю вас, леса

Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды,

Благославляю я свободу

И голубые небеса.

И посох мой благославляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму,

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду.

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить;

О, если б мог в мои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

А. К. Толстой (1817-1875)

Не говори, что нет спасенья

Не говори, что нет спасенья,

Что ты в печалях изнемог;

Чем ночь темней, тем ярче звезды,

Чем глубже скорбь, тем ближе Бог…

А. Н. Майков (1821-1897)

Мгновенье

Есть для души священные мгновенья;

Тогда она чужда земных забот,

Просветлена лучом преображенья

И жизнью небесною живет.

Борьбы уж нет; стихают сердца муки;

В нем царствует гармония и мир -

И стройно жизнь перелилася в звуки,

И зиждется из звуков новый мир.

И радужной блестит тот мир одеждой,

Им блеск небес как будто отражен;

Все дышит в нем любовью и надеждой,

Он верою, как солнцем освещен.

И зрим тогда незримый Царь творенья;

На всем лежит руки Его печать;

Душа светла… В минуту вдохновенья

Хотел бы я на Божий суд предстать!

Н. В. Станкевич (1813-1840)

Дол туманен, воздух сыр,

Туча небо кроет,

Грустно смотрит тусклый мир,

Грустно ветер воет.

Не страшися, путник мой,

На земле все битва;

Но в тебе живет покой,

Сила да молитва!

Н. П. Огарев (1813-1877)

Гордись...

"Гордись!" - тебе льстецы сказали:

Земля с увенчанным челом,

Земля несокрушимой стали,

Полмира взявшая мечом!...

Красны степей твоих уборы,

И горы в небо уперлись

И как моря твои озера"...

Не верь, не слушай, не гордись1

Пусть рек твоих глубоки волны,

Как волны синие морей,

И недра гор алмазов полны,

И хлебом пышен тук полей;

Пусть пред твоим держаным блеском

Народы робко клонят взор,

И семь морей немолчным плеском

Тебе поют немолчный хор;

Пусть далеко грозой кровавой

Твои перуны пронеслись:

Всей этой силой, этой славой,

Всем этим прахом не гордись...

Бесплоден всякий дух гордыни,

Не верно злато, сталь хрупка,

Но крепок ясный мир святыни,

Сильна молящихся рука!...

А. С. Хомяков

День крещения России

Жизнь без Христа - случайный сон.

Блажен, кому дано два слуха, -

Кто и церковный слышит звон,

Тому лишь явны небеса,

Кто и в науке прозревает

Неведомые чудеса

И Бога в них подозревает...

Как высочайший идеал,

Как истинный залог спасенья, -

Любовь и самоотверженье

Христос народам завещал.

В тот день, когда мы облечемся

Душой в нетление Христа,

От черных дел мы содрогнемся

И, обновленные, очнемся, -

И ложь не свяжет нам уста.

Сегодня, в первый день крещенья, -

Быть может, в бедные селенья,

В обители труда и слез,

Не в нищем рубище Христос

Сойдет, а с веткою оливы,

И скажет: Будьте все счастливы!

Все, - пожелайте всем добра!..

Сегодня день, когда впервые

Владимир и Мои святые

Крестили Русь в волнах Днепра!..

Князь киевский, когда-то гневный,

В союзе с греческой царевной,

В златом венце и на своем

Великокняжеском престоле

Для пахаря в далеком поле,

Для гусляра на вольной воле

И для дружинника с копьем -

Для всех стал другом и отцом

И красным солнышком желанным...

Пришла Андреем Первозванным

Предвозвещенная пора:

Взыграли омуты Днепра,

Славян пугающие боги

Разбились об его пороги,

И дрогнули богатыри,

И разбежались дикари...

О, как от утренней зари

Бегут, шатаясь, тени ночи,

И солнце радует нам очи

И озаряет алтари,

Так в день великого Крещенья

Сияй нам, вера! Прочь сомненья!

Русь не была бы никогда

Такой великою Россией,

Когда б она была чужда

Любви, завещанной Мессией,

Пусть охлажденные умы

Все отрицать готовы, -мы

Еще не оскудели сердцем;

Еще мы рады помогать

Разрозненным единоверцам

Без нас не встала бы Эллада,

Ей не помог бы Римский трон,

Не рухнул бы Наполеон

И грозных войск его громада.

Под тяжким игом мусульман

Без нас забыли бы славян, -

Мы жизнь несли на их могилы...

Расшатывая вражьи силы,

Мы не считали наших ран...

Мы за геройские деянья

Не ждали злата и сребра...

За дело славы и добра

Мы не просили воздаянья...

И если перст Господний вновь

Нам цель великую укажет, -

Что делать - сердце нам подскажет

И христианская любовь!..

Россия, веру призови!..

В сей день торжественный и славный,

Нас бережет Отец Державный

Для новых подвигов любви...

Я. П. Полонский (1819-1899)

В годину смут

В годину смут, унынья и разврата

Не осуждай заблудшего ты брата;

Но, ополчась молитвой и крестом,

Пред гордостью - свою смиряй гордыню,

Пред злобою - любви познай святыню

И духа тьмы казни в самом себе.

Не говори: "Я капля в этом море,

Моя печаль бессильна в общем горе,

Моя любовь бесследно пропадет… "

Смирись душой - и мощь свою постигнешь,

Поверь любви - и горы ты подвигнешь

И укротишь пучину бурных вод.

Гр. А. А. Голенищев-Кутузов (1818-1913)

Когда скорблю я духом

Беседует со мной.

Его созвучий прелесть

Молитвенно чиста,

Вторить им не посмеют

Греховные уста.

Его слова святые

Я слышу, как во сне, -

Но все при нем так ясно

И так понятно мне.

И счастия земного

Тогда я не прошу,

И сознаю, что Бога

В груди моей ношу.

Смерть и время

Смерть и время царят на земле,

Ты владыками их не зови:

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь Солнце любви.

В. С. Соловьев (1853-1900)

Опять один

Опять один, опять оставлен,

Путем потерянным иду.

Да будет вечно Бог прославлен,

Дающий веру и звезду!

Унижен временем и телом, -

Годам и срокам я чужой.

Душа стремится к тем пределам,

Где час не силен над душой.

И ни во что душа не верит, -

Лишь в недоступного Христа,

Могила тело будет мерить,

Но душу примет высота!

Вл. Диксон (1900-1929)

В армяке с открытым воротом

С обнаженной головой,

Медленно проходит городом

Дядя Влас - старик седой.

На груди икона медная,

Просит он на Божий храм, -

Весь в веригах, обувь бедная,

На щеке глубокий шрам;

Да с железным наконечником

Палка длинная в руке

Говорят великим грешником

Был он прежде. В мужике

Бога не было. Побоями

В гроб жену свою вогнал;

Промышляющих разбоями,

Конокрадов укрывал;

У всего соседства бедного

Скупит хлеб, а в черный год

Не поверит гроша медного,

Втрое с нищего сдерет!

Брал с родного, брал с убогого,

Слыл кощеем-мужиком;

Нрава был крутого, строгого.

Наконец и грянул гром!

Власу худо: кличут знахаря

Да поможет ли тому,

Кто снимал рубашку с пахаря,

Крал у нищего суму?

Только хуже все неможется.

Год прошел, - а Влас лежит,

И построить церковь божится,

Если смерти избежит.

Говорят, ему видения

Все мерещатся в бреду:

Видел света представление,

Видел грешников в аду;

Мучат бесы их проворные,

Жалит ведьма-егоза.

Эфиопы - видом черные

И как углие глаза,

Крокодилы, змеи, скорпии

Припекают, режут, жгут.

Воют грешники в прискорбии,

Цепи ржавые грызут.

Те на длинный шест нанизаны,

Те горячий лижут пол...

Там, на хартиях написаны,

Влас грехи свои прочел...

Влас увидел тьму кромешную

И последний дал обет...

Внял Господь - и душу грешную

Воротил на вольный свет.

Роздал Влас свое имение,

Сам остался бос и гол

И сбирать на построение

Храма Божьего пошел.

С той поры мужик скитается

Вот уж скоро 30 лет,

Подаянием питается -

Строго держит свой обет.

Сила вся души великая

В дело Божие ушла,

Словно сроду жадность дикая

Непричастна ей была...

Полон скорбью неутешною,

Смуглолиц, высок и прям,

Ходит он стопой неспешною

По селеньям и горам.

Нет ему пути далекого:

Был у матушки Москвы,

Был у Каспия широкого,

Был у царственной Невы.

Ходит с образом и книгою,

Сам с собой все говорит

И железною веригою

Тихо на ходу звенит.

Ходит в зимушку студеную,

Ходит в летние жары,

Вызывая Русь крещеную

На посильные дары, -

И дают, дают прохожие...

Так из лепты трудовой

Вырастают храмы Божии

По лицу земли родной...

Ник. Алекс. Некрасов (1821-1877).

Молитва, храм и богослужение.

Молись! Дает молитва крылья

Душе, прикованной к земле,

И высекает ключ обилья

В заросшей тернием скале.

Она - покров нам от бессилья.

Она - звезда в юдольной мгле.

На жертву чистого моленья -

Души нетленный фимиам,

Из недоступного селенья

Слетает светлый ангел к нам

С прохладной чашей утоленья

Палимым жаждою сердцам.

Молись, когда змеей холодной

Тоска в твою проникнет грудь;

Молись, когда в степи бесплодной

Мечтам твоим проложен путь,

И сердцу, сироте безродной,

Приюта нет, где отдохнуть.

Молись, когда глухим потоком

Кипит в тебе страстей борьба;

Молись, когда пред мощным роком

Ты безоружна и слаба;

Молись, когда приветным оком

Тебя обрадует судьба.

Молись, молись! Души все силы

В молитву жаркую излей,

Когда твой ангел златокрылый,

Сорвав покров с твоих очей,

Укажет им на образ милый,

Уж снившийся душе твоей.

И в ясный день и под грозою,

Навстречу счастья иль беды,

И пронесется ль над тобою

Тень облака иль луч звезды.

Молись! Молитвою святою

В нас зреют тайные плоды.

Все зыбко в жизни сей проточной.

Все тленью дань должно принесть.

И радость быть должна непрочной,

И роза каждая отцвесть.

Что будет, - то в дали заочной,

И ненадежно то, что есть.

Одни молитвы не обманут

И тайну жизни изрекут,

И слезы, что с молитвой канут

В отверстый благостью сосуд,

Живыми перлами воспрянут

И душу блеском обовьют.

И ты, так радостно блистая

Зарей надежд и красоты,

В те дни, когда душа младая -

Святыня девственной мечты, -

Земным цветам земного рая

Не слишком доверяйся ты.

Но веруй с детской простотою

Тому, что нам не от земли,

Что для ума покрыто тьмою,

Но сердцу видимо вдали,

И к светлым таинствам мольбою

Свои надежды окрыли.

Кн. П. А. Вяземский (1792-1878)

Прости мне, Боже, прегрешенья

И дух мой темный обнови.

Дай мне терпеть мои мученья

В надежде, вере и любви.

Не страшны мне мои страданья,

Они залог любви святой,

Но дай, чтоб пламенной душой

Я мог лить слезы покаянья.

Взгляни на сердца нищету,

Дай Магдалины дар священный,

Дай Иоанна чистоту;

Дай мне донесть венец мой тленный

Под игом тяжкого креста

К ногам Спасителя Христа.

И. И. Козлов (1779-1840)

Утешение

Слезы свои осуши, проясни омраченное сердце,

К небу глаза подними: там Утешитель Отец!

Там Он твою сокрушенную жизнь, твой вздох и молитву

Слышит и видит. Смирися, веруя в благость Его,

Если ж силу души потеряешь в страданьи и в страхе,

К небу глаза подними: силу Он новую даст.

В. А. Жуковский (1783-1852)

"Отче наш"

Я слышал - в келии простой

Старик молитвою чудесной

Молился тихо предо мной:

"Отец людей, Отец Небесный!

Да имя вечное Твое

Святится нашими сердцами;

Да придет царствие Твое,

Твоя да будет воля с нами,

Как в небесах, так на земли.

Насущный хлеб нам ниспошли

Своею щедрою рукою;

И как прощаем мы людей,

Так нас, ничтожных пред Тобою,

Прости, Отец, Своих детей;

Не ввергни нас во искушенье,

И от лукавого прельщенья

Избави нас!.."

Перед крестом

Так он молился. Свет лампады

Мерцал впотьмах издалека,

И сердце чуяло отраду

От той молитвы старика.

А. С. Пушкин

К Божией Матери

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою

Пред Твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного,

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой Заступнице мира холодного.

Окружи счастьем счастья достойную,

Дай ей спутников полных внимания,

Молодость светлую, старость спокойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному,

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,

Ты восприять пошли к ложу печальному

Лучшего ангела - душу прекрасную.

М. Ю. Лермонтов

В минуту жизни трудную,

Теснится ль в сердце грусть;

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучьи слов живых

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

М. Ю. Лермонтов

Царь Небес

Царь небес! Успокой

Дух болезненный мой!

Заблуждений земли

Мне забвенье пошли -

И на строгий Твой рай

Силы сердцу подай.

Е. А. Баратынский (1800-1844)

Перед сном

Молю Тебя, пред сном грядущим, Боже!

Дай людям мир, благослови

Младенца сон, и нищенское ложе,

И слезы тихие любви.

Прости грехи, на жгучее страданье

Успокоительно дохни…

Н. П. Огарев (1813-1877)

Спала ночь с померкшей вышины,

В небе сумрак, над землею тени,

И над кровом темной тишины

Ходит сонм обманчивых видений.

Освяти молитвой час полночи!

Божьи духи землю сторожат,

Звезды светят, словно Божьи очи.

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Разорви ночных обманов сети!

В городах к заутрене звонят,

В Божью церковь идут Божьи дети.

Помолися о себе, о всех,

Для кого тяжка земная битва,

О рабах бессмысленных утех!..

Верь, для всех нужна твоя молитва.

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Пусть зажжется дух твой пробужденный

Так, как звезды на небе горят,

Как горит лампада пред иконой.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Молись дитя

Молись, дитя: тебе внимает

Творец бесчисленных миров,

И капли слез твоих считает,

И отвечать тебе готов.

Быть может, ангел твой хранитель

Все эти слезы соберет

И их в надзвездную обитель

К престолу Бога отнесет.

Молись, дитя, мужай с летами!

И дай Бог, в пору поздних лет,

Такими ж светлыми очами

Тебе глядеть на Божий свет.

И. С. Никитин (1824-1861)

Пошли, Господь, Свою отраду

Тому, кто в летний жар и зной,

Как бедный нищий мимо саду,

Бредет по жаркой мостовой.

Кто смотрит вскользь через ограду

На тень деревьев, злак долин,

На недоступную прохладу

Роскошных светлых луговин.

Не для него гостеприимной

Деревья сенью разрослись,

Не для него, как облак дымный,

Фонтан на воздухе повис.

Лазурный грот, как из тумана,

Напрасно взор его манит,

И пыль росистая фонтана

Его главы не освежит.

Пошли, Господь, Свою отраду

Тому, кто жизненной тропой,

Как бедный нищий мимо саду,

Бредет по знойной мостовой.

Ф. И. Тютчев (1803-1873)

Чем доле я живу

Чем доле я живу, чем больше пережил,

Чем повелительней стесняю сердца пыл,

Тем для меня ясней, что не было от века

Слов, озаряющих светлее человека.

Всеобщий наш Отец, Который в небесах,

Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,

Да приидет царствие Твое, да будет воля

Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли.

Пошли и ныне хлеб насущный от трудов,

Прости нам долг: и мы прощаем должников,

И не введи Ты нас, бессильных, в искушенье,

И от лукавого избави самомненья.

А. А. Фет (1820-1892)

Отче наш! Сына моленью внемли!

Все-проникающую,

Все-созидающую

Братскую дай нам любовь на земли!

Сыне, распятый во имя любви!

Ожесточаемое,

Оскудеваемое

Сердце Ты в нас освежи, обнови!

Дух Святый! Правды источник живой!

Дай силу страждущему!

Разуму жаждущему

Ты вожделенные тайны открой!

Боже! Спаси Ты от всяких цепей

Душу проснувшуюся

И ужаснувшуюся

Мрака, и зла, и неправды людей!

Вставших на глас Твой услыши молитву,

И цепенеющую,

В лени коснеющую

Жизнь разбуди на святую борьбу!

Я. П. Полонский (1819-1898)

Спаси, спаси меня

Спаси, спаси меня! Я жду,

Я верю, видишь, верю чуду.

Не замолчу, не отойду

И в дверь Твою стучаться буду.

Во мне горит желаньем кровь,

Во мне таится семя тленья.

О, дай мне чистую любовь,

О, дай мне слезы умиленья!

И окаянного прости,

Очисти душу мне страданьем -

И разум темный просвети

Ты немерцающим сияньем.

Д. С. Мережковский (1866-1941)

Молитва о крыльях

Ниц простертые, унылые,

Безнадежные, бескрылые,

В покаянии, в слезах, -

Мы лежим во прахе прах.

Мы не смеем, не желаем

И не верим, и не знаем,

И не любим ничего.

Боже, дай нам избавленья,

Дай свободы и стремленья,

Дай веселья Твоего,

О, спаси нас от бессилья,

Дай нам крылья, дай нам крылья,

Крылья Духа Твоего!

Д. С. Мережковский

В час безмолвного заката

Об ушедших вспомни ты,

Не погибло без возврата,

Что с любовью пережито.

Пусть синеющим туманом

Ночь на землю наступает -

Не страшна ночная тьма нам,

Сердце день грядущий знает.

Новой славою Господней

Озарится свод небесный,

И дойдет до преисподней

Светлый благовест воскресный.

В. С. Соловьев (1853-1900)

Помолись смиренно Богу

Помолись смиренно Богу,

Попроси прощенья.

Мало в нас любви и много

Злого помышленья.

И не верь в людские знанья

И в людские силы, -

Бестелесно, как мечтанье,

Все, что прежде жило.

Было много воли смелой

И большой гордыни, -

Все исчезло и сгорело,

Прах и пепел ныне.

Ты живешь в незнаньи полном

Цели или срока,

Ты плывешь, как лист по волнам

Мутного потока.

Помолись смиренно Богу,

Попроси прощенья,

И отдай твою тревогу

На Его решенье.

Андрей Блох

К Небесной Заступнице

Мира Заступница, Матерь всепетая,

Я пред Тобою с мольбой:

Бедную грешницу, мраком одетую,

Ты благодатью прикрой.

Если постигнут меня испытания,

Скорби, утраты, враги, -

В трудный час жизни, в минуту страданья,

Ты мне, молю, помоги.

Радость духовную, жажду спасения

В сердце мое положи;

В царство небесное, в мир утешения

Путь мне прямой укажи.

Ю. В. Жадовская (1824-1883)

Когда гоним тоской

Когда гоним тоской неутолимой,

Войдешь во храм и станешь там в тиши.

Потерянный в толпе необозримой,

Как часть одной страдающей души,

Невольно в ней твое потонет горе,

И чувствуешь, что дух твой вдруг влился

Таинственно в свое родное море

И за одно с ним рвется в небеса…

Ап. Н. Майков (1821-1897)

Любил я в детстве

Любил я в детстве сумрак в храме,

Любил вечернею порой

Его, сияющим огнями,

Перед молящейся толпой.

Любил я всенощное бденье,

Когда в напевах и словах

Звучит покорное смиренье

И покаяние в грехах.

Безмолвно, где-нибудь в притворе,

Я становился за толпой,

Я приносил туда с собой

В душе и радости, и горе.

И в час, когда хор тихо пел

О "Свете Тихом," - в умиленьи

Я забывал свои волненья

И сердцем радостно светлел…

Прошли года, прошли надежды,

Переменилися мечты.

В душе уж нет теперь, как прежде,

Такой сердечной теплоты.

Но те святые впечатленья

Над сердцем властны и теперь,

И я без слез, без раздраженья

Переживаю дни сомненья,

Дни оскорблений и потерь.

И. А. Бунин. (1870-1953)

В стороне

В стороне от больших городов,

Посреди бесконечных лугов,

За селом, на горе невысокой,

Вся бела, вся видна при луне,

Церковь старая чудится мне,

И на белой церковной стене

Отражается крест одинокий.

Да, я вижу тебя, Божий дом!

Вижу надписи вдоль по карнизу

И апостола Павла с мечом,

Облеченного в светлую ризу.

Поднимается сторож-старик

На свою колокольню-руину,

На тени он громадно велик

Пополам пересек всю равнину.

Поднимись! И медленно бей,

Чтобы слышалось долго гуденье

В тишине деревенских ночей.

Этих звуков властительно пенье,

Если есть в околотке больной,

Он при них встрепенется душой.

И, считая внимательно звуки,

Позабудет на миг свои муки

Одинокий ли путник ночной

Их заслышит - бодрее шагает,

Их заботливый пахарь считает

И, крестом осенясь в полусне,

Просит Бога о ведренном дне.

Н. А. Некрасов (1821-1878)

Храм на горе

Храм Божий на горе мелькнул,

И детски-чистым звуком веры

Внезапно на душу пахнул.

Нет отрицанья, нет сомненья,

"Лови минуту умиленья,

Войди с открытой головой."

… … … … … … …

"Храм воздыханья, храм печали -

Убогий храм земли твоей;

Тяжеле стонов не слыхали

Ни римский Петр, ни Колизей.

Сюда народ тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил,

И облегченным уходил.

Войди! Христос наложит руки,

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной"…

Н. А. Некрасов

Церковный сумрак

Церковный сумрак. Мирная прохлада,

Немой алтарь.

Дрожащий свет негаснущей лампады

Теперь, как встарь.

Здесь шума нет, и сердце бьется глуше

И не болит.

Здесь много горя выплакали души

У древних плит.

Здесь люди Богу муку поручали,

Здесь вечный след

Безвестных слез, несказанной печали

Забытых лет.

Старинный храм, - защита от бессилья,

Приют для битв,

Где ангел Божий смертным дарит крылья

Для их молитв.

Андрей Блох

Всенощная в деревне

Приди ты, немощный,

Приди ты, радостный!

Звонят ко всенощной,

К молитве благостной …

И звон смиряющий

Всем в душу просится,

Окрест сзывающий

В полях разносится.

И стар, и млад войдет:

Сперва помолится,

Поклон земной кладет,

Кругом поклонится…

И стройно клирное

Несется пение,

И диакон мирное

Твердит глашение

О благодарственном

Труде молящихся

О граде царственном,

О всех трудящихся,

О тех, кому в удел

Страданье задано…

А в церкви дым висел

Густой от ладона.

И заходящими

Лучами сильными,

И вкось блестящими

Столбами пыльными.

От солнца - Божий храм

Горит и светится,

В окно ж открытое

Несется синий дым,

И пенье слитное…

Звонят ко всенощной,

К молитве благостной…

Приди ты, немощный,

Приди ты, радостный!

И. С. Аксаков (1823-2886)

Благовест

Среди дубравы

Блестит крестами

Храм пятиглавый

С колоколами.

Их звон призывный

Через могилы

Гудит так дивно

И так уныло.

К себе он тянет

Неодолимо,

Зовет и манит

Он в край родимый, -

В край благодатный,

Забытый мною, -

И непонятной

Томим тоскою.

Молюсь - и каюсь я,

И плачу снова,

И отрекаюсь я

От дела злого.

Далеко странствуя

Мечтой чудесною,

Через пространства я

Лечу небесныя.

И сердце радостно

Дрожит и тает,

Пока звон благостный

Не замирает.

И. А. Аксаков

Колокола

Несется благовест… Как грустно и уныло

На стороне чужой звучат колокола.

Опять припомнился мне край отчизны милой,

И прежняя тоска на сердце налегла.

Я вижу север мой с его равниной снежной,

И словно слышится мне нашего села

Знакомый благовест… И ласково и нежно

С далекой родины гудят колокола.

< < <

Девушка пела

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой гавани все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

А. А. Блок (1880-1921)

Великопостная молитва

Отцы-пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста -

И падшего свежит неведомою силой.

Владыка дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей;

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

А. С. Пушкин (1799-1837)

Чертог Твой вижу

Чертог Твой вижу, Спасе мой!

Он блещет славою Твоею,

Но я войти в него не смею,

Но я одежды не имею,

Дабы предстать перед Тобой.

О Светодавче, просвети

Ты рубище души убогой.

Я нищим шел земной дорогой,

Любовью и щедротой многой

Меня к слугам своим причти.

Кн. П. А. Вяземский (1792-1878)

На страстной неделе

Жених в полуночи грядет.

Но где же раб Его блаженный,

Кого Он бдящего найдет?

И кто с лампадою возженной

На брачный пир войдет за Ним

В ком света тьма не поглотила?

О, да исправится, как дым

Благоуханного кадила,

Моя молитва пред Тобой!

Я с безутешною тоской

В слезах взираю издалека

И своего не смею ока

Воздеть к чертогу Твоему.

Где одеяние возьму?

О Боже, просвети одежду

Души истерзанной моей,

Дай на спасенье мне надежду,

Во дни святых Твоих Страстей.

Услышь, Господь, мои моленья

И тайной вечери Твоей,

И всечестнаго омовенья

Прими причастника меня.

Врагам не выдам тайны я,

Воспомянуть не дам Иуду

Тебе в лобзании моем, -

Но за разбойником я буду

Перед святым Твоим крестом

Взывать коленопреклоненный;

О помяни, Творец вселенной,

Меня во царствии Твоем!

Троицын день

Гудящий благовест к молитве призывает,

На солнечных лугах над нивами звенит,

Даль заливных лугов в лазури утопает,

И речка на лугах сверкает и горит.

А на селе с утра идет обедня в храме,

Зеленою травой усыпан весь амвон,

Алтарь, сияющий и убранный цветами,

Янтарным блеском свеч и солнца озарен.

И звонко хор поет, веселый и нестройный,

И в окна ветерок приносит аромат…

Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат,

Весенний праздник твой, и светлый, и спокойный.

Ты нынче с трудовых засеянных полей

Принес сюда в дары простые приношенья:

Гирлянды молодых березовых ветвей,

Печали тихий вздох, молитву - и смиренье.

И. А. Бунин

Заупокойная молитва

(Из поэмы "Иоанн Дамаскин")

Какая сладость в жизни сей

Земной печали не причастна?

Чье ожиданье не напрасно,

И где счастливый из людей?

Все то превратно, все ничтожно,

Что мы с трудом приобрели: -

Какая слава на земли

Стоит тверда и непреложна?

Все пепел, призрак, тень и дым,

Исчезнет все, как вихорь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны и бессильны.

Рука могучего слаба,

Ничтожны царские веленья, -

Прийми усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья!

… … … … … … … … … …

Вся жизнь есть царство суеты,

И дуновенье смерти чуя,

Мы увядаем, как цветы, -

Почто же мы метемся всуе?

Престолы наши суть гроба,

Чертоги наши разрушенье, -

Прийми усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья.

Средь груды тлеющих костей

Кто царь, кто раб, судья иль воин?

Кто царства Божия достоин,

И кто отверженный злодей?

О, братья, где сребро и злато,

Среди неведомых гробов

Кто есть убогий, кто богатый?

Все пепел, тень и привиденье, -

Господь и пристань, и спасенье!

Исчезнет все, что было плоть,

Величье наше будет тленье, -

Прийми усопшего раба, Господь,

В Твои блаженные селенья!

И Ты, предстательница всем,

И Ты, заступница скорбящим,

К Тебе, о брате здесь лежащем,

К Тебе, Святая, вопием!

А. К. Толстой (1817-1875)

М. Надеждин (1804-1856)

Звуки бывают молитвой без слов,

льющейся в сердце спокойно и строго,

нежно ведущей от будничных снов

к тайнам гармонии мира и Бога.

С ними в душе разливается свет

проникновенной, далекой лампады –

эхом когда-то испытанных лет

счастья, покоя, любви и отрадою

Есть и тяжелые звуки земли, дети сухого земного искусства;

слушая, знаешь: они принесли

горький осадок бескрылого чувства.

В зеркале их – наш мятущийся век,

мертвых идей и забытых уроков –

то, чем сегодня живет человек

в царстве гордыни и ложных пророков...

Все же я верю, что звуки молитв

льются потоком для Божьего слуха,

громче проклятий, рыданий и битв

песней победы воскресшего Духа!

Михаил Лермонтов. Демон.

Восточная повесть.

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;

Тex дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим,

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним,

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил;

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Не знал ни злобы, ни сомненья.

И не грозил уму его

Веков бесплодных ряд унылый...

И много, много... и всего

Припомнить не имел он силы!

Давно отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта:

Вослед за веком век бежал,

Как за минутою минута,

Однообразной чередой.

Ничтожной властвуя землей,

Он сеял зло без наслажденья.

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья -

И зло наскучило ему.

И Демон видел... На мгновенье

Неизъяснимое волненье

В себе почувствовал он вдруг.

Немой души его пустыню

Наполнил благодатный звук -

И вновь постигнул он святыню

Любви, добра и красоты!.

И долго сладостной картиной

Он любовался - и мечты

О прежнем счастье цепью длинной,

Как будто за звездой звезда,

Пред ним катилися тогда.

Прикованный незримой силой,

Он с новой грустью стал знаком;

В нем чувство вдруг заговорило

Родным когда-то языком.

То был ли признак возрожденья?

Он слов коварных искушенья

Найти в уме своем не мог...

Забыть? я забвенья не дал Бог:

Да он и не взял бы забвенья!.

. . . . . . . . . . . . . . . .

В пространстве синего эфира

Один из ангелов святых

Летел на крыльях золотых,

И душу грешную от мира

Он нес в объятиях своих.

И сладкой речью упованья

Ее сомненья разгонял,

И след проступка и страданья

С нее слезами он смывал.

Издалека уж звуки рая

К ним доносилися - как вдруг,

Свободный путь пересекая,

Взвился из бездны адский дух.

Он был могущ, как вихорь шумный,

Блистал, как молнии струя,

И гордо в дерзости безумной

Он говорит: "Она моя!"

К груди хранительной прижалась,

Молитвой ужас заглуша,

Тамары грешная душа -

Судьба грядущего решалась,

Пред нею снова он стоял,

Но, Боже! - кто б его узнал?

Каким смотрел он злобным взглядом,

Как полон был смертельным ядом

Вражды, не знающей конца,-

И веяло могильным хладом

От неподвижного лица.

"Исчезни, мрачный дух сомненья! -

Посланник неба отвечал: -

Довольно ты торжествовал;

Но час суда теперь настал -

И благо Божие решенье!

Дни испытания прошли;

С одеждой бренною земли

Оковы зла с нее ниспали.

Узнай! давно ее мы ждали!

Ее душа была из тех,

Которых жизнь - одно мгновенье

Невыносимого мученья,

Недосягаемых утех:

Творец из лучшего эфира

Соткал живые струны их,

Они не созданы для мира,

И мир был создан не для них!

Ценой жестокой искупила

Она сомнения свои...

Она страдала и любила -

И рай открылся для любви!"

И Ангел строгими очами

На искусителя взглянул

И, радостно взмахнув крылами,

В сиянье неба потонул.

И проклял Демон побежденный

Мечты безумные свой,

И вновь остался он, надменный,

Один, как прежде, во вселенной

Аксаков, Иван Сергеевич (1823-1886 г.) 56

Апухтин, Алексей Николаевич (1841-1893 г.) 35

Бальмонт, Константин Димитриевич (1867-1943 г.) 20, 32

Баратынский, Евгений Абрамович (1800-1844 г.) 9, 49

Батюшков, Константин Николаевич (1787-1855 г.) 41

Бажанов, В. 33

Блок, Александр Александрович (1880-1921 г.) 5, 58

Блох, Андрей 53, 56

Лот-Бородина, М. 17

Булыгин, П. П. 31

Бунин, Иван Алексеевич (1870-1953) 13, 54, 60

Волошин, Максимилиан Алексеевич (1877-1931) 30

Вяземский, князь Петр Андеевич (1792-1878 г.) 36, 46 , 59

Гнедич, Николай Иванович (1784-1833 г.) 34

Грот, Яков Карлович (1812-1893 г.) 28

Гумилёв, Николай Степанович (1886-1921) .....

Державин, Гавриил Романович (1743-1816 г.) 6

Диксон, Владимир (1900-1929 г.) 40, 45

Еленов, М. 32

Жадовская, Юлия Валерьяновна (1824-1883 г.) 53

Жуковский, Василий Андеевич (1783-1852 г.) 37, 41, 48

Иванов, В. 22

Козлов, Иван Иванович (1779-1840 г.) 47

Коринфский, А. 40

Клюшников, И. 37

Голенищев-Кутузов, граф А. А. (1818-1913 г.) 44

Кюхельбекер, Вильгельм Карлович (1797-1846) 7

Л., Надежда

Лермонтов, Михаил Юрьевич (1814-1841 г.) 8, 17, 21, 48

Ломоносов, Михаил Вавильевич (1711-1765 г.) 5, 20

Льдов, К. 45

Майков, Аполлон Николаевич (1821-1897 г.) 10, 43, 54

Мей, Лев Алексеевич (1822-1862 г.) 4

Мережковский, Димитрий Серг. (1866-1941 г.) 11, 28, 39, 52

Миллер, Е. 29

Надсон, Семен Яковлевич (1862-1887 г.) 32, 37, 42

Некрасов, Николай Алексеевич (1821-1878 г.) 55

Никитин, Иван Саввич (1824-1861 г.) 8, 15, 50

Нихоташ 25

Огарев, Николай Платонович (1813-1877 г.) 44, 49

Пальмин, Лиодор Иванович (1841-1891) 19

Поздняков, Н. 15

Полонский, Яков Петрович (1819-1898 г.) 51

Пушкин, Александр Сергеевич (1799-1837 г.) 16, 48, 59

К. Р. (вел. кн. Константин Романов,1852-1915 г.) 18, 34, 39, 42,

Соловьев, Владимир Сергеевич (1853-1900 г.) 22, 45, 53

Станкевич, Николай Владимирович (1813-1840 г.) 44

Толстой, граф Алексей Константинович (1817-1875) 9, 23, 25

Томилин, К.

Тютчев, Федор Иванович (1803-1873 г.) 39, 50

Ушаков, А.

Фет, Афанасий Афанасьевич (1820-1892 г.) 10, 25, 51

Фофанов, Контантин Михайлович (1862-1911 г.) 11

Херасков, Михаил Матфеевич (1733-1807 г.) 7

Хомяков, Алексей Степанович (1804-1860) 7, 14, 18, 30, 38, 50

Ширяев, Борис Николаевич (1889-1959) 41

Языков, Николай Михайлович (1803-1846 г.) 19

Ягодкин, Д. 12

Примечания

1. Библия, Новый Завет, Мф. 7; 13; 14. - М.: Международный издательский центр православной

литературы, 1994. - 1018 с.

2. Дунаев М. М. Православие и русская литература: учеб. пособие для студентов духовных академий и семинарий. - М.: Христианская литература, 1996. - С. 190-200.

3. Иванова С. Ф. Введение во храм слова. - М.: Школа-Пресс, 1994. - 271 с.

4. Лермонтов М. Ю. Сочинения. - М.: Правда, 1986. - Т. 1. - 719 с.

5. Пушкин А. С. Сочинения. - М.: Художественная литература, 1985. - Т. 1. - 735 с.

Л. Н. Куваева

ХРИСТИАНСКИЕ ТРАДИЦИИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

В статье рассматривается особая общественная социально-воспитательная роль русской классической литературы, а также изучения христиански ориентированных текстов, и, прежде всего, самой Библии, в школе.

Ключевые слова: литература, христианские тексты, обучение и воспитание в школе.

CHRISTIAN TRADITION IN RUSSIAN LITERATURE

The article deals with a particular public and social educational role of the Russian classical literature and studying the role of Christian-oriented texts, and, above all, the Bible at school.

Keywords: literature, Christian texts, training and education in schools.

Русское православие столкнулось с собственно художественной литературой исторически недавно, сосуществует с ней около двухсот лет. Прозорливые православные мыслители раскрыли его важный для христиан смысл. Православный взгляд на литературу, в самых общих чертах, заключается в понимании литературы, поэзии как некоего Божьего дара, позволяющего людям открывать непостижимую другими способами правду, которая может стать ступенью к высшей Божьей правде. Этот взгляд, согласно которому литература на столь высоком месте вводится в иерархию ценностей, восходит к принадлежащему апостолу Павлу представлению о том, что душевное развитие человека предшествует его духовному развитию: «Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1 Кор. 15, 44). Литература не только сохранила, но и блистательно развила способность открывать правду, обращаясь не только к сердцу, но и уму человека. И практически всегда, во всех цивилизациях литература в ее лучших образцах была признана обязательным элементом воспитания детей - так было и в дореволюционной христианской России.

Литература и мировая поэзия являют нам глубину и сложность человеческой личности, убеждая нас в том, что человек не является продуктом среды и производственных отношений, а представляет для нас нечто гораздо более сложное и значительное. В этом возрождении, возвращении разрушенного мира, восстановлении связи с ним огромную

и совершенно особую роль играла русская классическая литература. Она практически первая открывала нам ту Россию, которая была когда -то, разделение добра и зла, устои той ушедшей жизни, а также представления о чести и милосердии, совести, которые долго существовали в советском обществе как пережитки старого, не давая окончательно вытравить человеческое из человека. И что, может быть, самое важное, вера в Бога, объявленная ложью, нелепым пережитком, уделом отсталых старух, «опиумом для народа», представала со страниц этих книг важнейшей частью человеческой жизни, объектом сложнейших размышлений и трудных и мучительных сомнений. И поразительны те высота и свет, которыми были исполнены обладающие верой или обретшие ее герои русских классических книг. Несмотря на все запреты и давление властей продолжала существовать подлинная литература - гонимые, неиздаваемые, писали Ахматова, Булгаков, Пастернак, Цветаева и Мандельштам, Твардовский. Символом новой подлинной литературы стали А. Солженицын и такие разные по масштабу и характеру дарования писатели и поэты, как Шаламов, Распутин, Астафьев, Искандер, Бродский, Абрамов, Белов...

В одном из писем Ф. М. Достоевского находим: «Над всем этим (литературой), конечно, Евангелие, Новый Завет в переводе. Если может читать в оригинале (по-церковнославянски), то есть всего бы лучше, Евангелие и Деяния апостольские -непременно».

Осознавая, что понимание духовной жизни народа, объяснение рожденных в ней слов и образов возможно лишь при знании ключевых текстов, составивших эту культуру, приходим к выводу о необходимости знакомства на уроках литературы с Библией как одним из ключевых текстов европейской и в том числе русской культуры.

Отказавшись в свое время от Библии как от основы христианского вероучения, мы отказались еще и от важнейшего канонического текста, содержание и значимость которого, безусловно, не исчерпываются его религиозным аспектом.

Пытаясь возвратить Библию в школу, необходимо взглянуть на нее, прежде всего, как на один из первых письменных текстов (переводных), представляющий собой экономный свод текстов, включающий разные жанры. Смысл уроков по изучению Библии - не обзор с историческим комментарием. Цель занятий - донести до учащихся художественное совершенство и религиозно-гуманистическое, человеческое содержание величайшего памятника мировой культуры, помочь им почувствовать своеобразие поэтического языка Библии, ее высочайшую художественность; определить значение Библии в контексте мировой литературы.

Библия является литературным памятником, легшим в основу всей нашей письменной словесной культуры. Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. В этой книге есть начала многих литературных жанров. Молитва, псалмы нашли продолжение в поэзии, в песнопениях. Многие библейские слова и выражения стали пословицами и поговорками, обогатили нашу речь и мысль. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных народов и времен.

«Русская литература задачу свою и смысл существования видела в возжигании и поддержании духовного огня в сердцах человеческих, - отмечает М. М. Дунаев. -Вот откуда идет признание совести мерилом всех жизненных ценностей».

Это чутко воспринял и точно выразил Н. А. Бердяев: «В русской литературе, у великих русских писателей религиозные темы и мотивы были сильнее, чем в какой-либо ли-

тературе мира. Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни... Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает русскую литературу христианской даже тогда, когда в сознании своем русские писатели отступали от христианской веры».

Учащемуся, знакомому с Библией, не приходится навязывать свое объяснение при чтении таких произведений, как «Пророк» А. С. Пушкина или М. Ю. Лермонтова, «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Стихотворения Юрия Живаго» из романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», И. Шмелева «Лето Господне» и др. Такой ученик сам уже ориентируется в литературе, умеет самостоятельно сопоставить «Иуду Искариота» Л. Андреева и сочинение булгаковского Мастера, причем в их отношении к Библии. Чтобы организовать работу с детьми по изучению произведений в сопоставлении с библейскими текстами, мы разработали дидактические материалы, которые состоят из системы вопросов и заданий к произведению (или эпизоду) и карточки-информатора. Карточка-информатор включает в себя тексты из Священного Писания, справочный материал из энциклопедий, словарей, произведения или отрывки из произведений писателей или поэтов (для сопоставления), выдержки из критических работ литературоведов.

На наш взгляд, Библия как ключевой текст культуры должна использоваться в школьном курсе литературы. Она возвышает детей духовно и трогает их эмоционально.

«Народ, забывший свою культуру, исчезает как нация», - писал А. С. Пушкин. Во избежание этого надо позаботиться, чтобы наши дети стали не только наследниками своей отечественной культуры, но и продолжателями ее лучших традиций. И главная роль в этом принадлежит учителю литературы.

Обращаясь к изучению на уроках литературы в старших классах классических произведений Х1Х-ХХ веков с точки зрения использования в них христианских сюжетов и образов, решаем следующие задачи:

Приобщение к духовному наследию своего народа;

Воспитание любви и уважения к Родине, к своему народу, к его культуре, традициям;

Формирование у учащихся умения определить свое отношение к прочитанному, интерпретировать канонический текст в контексте творчества того или иного писателя.

Знакомство с основными художественными версиями христианских сюжетов поможет учащимся осмыслить ценностные ориентации современной культуры.

Выдающийся ученый, лингвист, филолог и философ М. М. Бахтин справедливо отмечает: «В каждой культуре прошлого заложены огромные смысловые возможности, которые остались не раскрытыми, не осознанными и не использованными на протяжении всей истории жизни культуры. Античность сама не знала той античности, которую мы теперь знаем. Та дистанция во времени, которая превратила греков в древних греков, имела огромное преобразующее значение: она наполнена раскрытием все новых и новых смысловых ценностей, о которых греки действительно не знали, хотя сами и создали их» .

Одна из реалий современной жизни - подмена ценностей. В связи с этим замечанием нельзя не привести в качестве иллюстрации комментарий к поэме о Великом инквизиторе известного английского писателя Д. Лоуренса: «Я перечитываю "Великого инквизитора", и у меня падает сердце. Я слышу окончательное опровержение Христа. И это разрушительный итог, потому что он подтверждается и долгим опытом человечества. Тут реальность против иллюзий, и иллюзии - у Христа, тогда как само течение вре-

мени опровергает его реальностью... Нельзя сомневаться, что Инквизитор произносит окончательное суждение Достоевского об Иисусе. Это суждение, увы, таково: "Иисус, ты ошибся, людям приходится поправлять тебя". И Иисус в конце концов молчаливо соглашается с Инквизитором, целуя его, как и Алеша целует Ивана» .

Подобное парадоксальное прочтение Достоевского, причем предпринятое мастером психологического романа, еще раз убеждает в том, что в XXI веке обострилась проблема понимания христианских традиций и смысла их интерпретации.

Полемическое осмысление Библии актуально в науке, публицистике, художественной литературе. Говоря на уроках литературы об использовании христианских сюжетов и образов, необходимо помнить, что перед нами интерпретации канонического текста в творчестве того или иного писателя, но никак не копирование библейских историй и не попытка какого-либо автора создать свое Писание.

Интерес к Библии не ослабевает у ученых, философов, писателей на протяжении веков. Необходимость обращения к Библии, ее огромное воспитательное значение подчеркивал Л. Толстой: «Заменить эту книгу невозможно». А. С. Пушкин называл ее «ключом живой воды». Обращение к Библии на уроках литературы - это вытеснение бездуховности, поразившей нас, возрождение русского самосознания.

«Быть русским - значит не только говорить по-русски. Быть русским - значит верить в Россию так, как верили в нее русские люди, все ее гении и строители. Без веры в Россию нам не возродить ее» (И. Ильин).

Тема гармоничной, созидательной, нравственной жизни для людей и во имя них выявляет значительную черту русской классики - азбуку приобщения к христианству -православию.

Православие в художественном контексте русской классики - это всегда минута наивысшего напряжения исканий и судеб героев.

Герои Достоевского, обращаясь к Евангелию, познают высшую духовность, идут к самоочищению и вере. Азбука христианства дана (например, в «Братьях Карамазовых») через своеобразный гуманистический «цикл» возрождения героев - от греха к искуплению, покаянию и братству в любви. Созвучны Достоевскому и размышления Л. Толстого, который убежден, что путь христианства не в обрядах, свечах, иконах, «а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не сулили, не убивали друг друга». «Верю в Бога, которого понимаю как Дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне, и я в нем», - писал Л. Толстой.

Самобытная особенность русской классики XIX века еще и в том, что величие христианской любви и всепрощение активно взаимодействуют с особым типом любви женщины и мужчины, мерилом которой является христианская любовь - прощение и отречение во имя блага других. Русская художественная культура открыла своеобразный критерий: каков герой в сфере любви, таков и его социально-нравственный потенциал, степень его зрелости, ответственности. Русский тип любви, чаще всего, самоотвержен, он возвышает того, кто любит, и озаряет великим светом любимого. Это - великая работа души, победа над эгоизмом. Это и дар небес, и богатство духа с его безграничной целеустремленностью к совершенству. Имея в виду этот тип любви, Достоевский в речи о Пушкине сказал о ней как о важнейшем национальном достоянии, как о высшем типе русской духовности, выходя к России, ее святыням, русскому народу. Русский тип любви как мера жизни и преодоления смерти, покаяния и очищения с особой верой выражен в русской классике XIX века.

Русская литература всюду проявляется как сила интеграции: она останавливает распад в своем необоримом стремлении к цельности. На пути к обретению этой цельности - гуманизм и гуманность. Гуманизм как культ высокой личности и гуманность как культ.

Примечания

1. Четина Е. М. Евангельские образы и сюжеты, мотивы в художественной культуре. Проблемы

интерпретации. - М.: Флинта: Наука, 1998. - С. 3-4.

2. Четина Е. М. Цит. соч.

Е. Л. Кудрина

ДУХОВНО-НРАВСТВЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ

В статье рассматривается художественное образование как механизм сохранения, воспроизводства ценностных традиций общества, а также формирования духовно-нравственного фундамента личности.

Ключевые слова: художественное образование, духовность, нравственность, культурные традиции и ценности.

SPIRITUAL AND MORAL PROBLEMS OF CULTURAL EDUCATION

The article deals with artistic education as a mechanism for preservation, reproduction of valuable traditions of society, as well as the formation of spiritual and moral foundations of personality.

Keywords: art education, spirituality, morality, cultural traditions and values.

Современный период развития нашего общества характеризуется как важными позитивными переменами, так и целым рядом негативных явлений, неизбежных в период крупных социально-политических изменений. Многие из них оказывают отрицательное влияние и на общественную нравственность, и на гражданское самосознание; они изменили не только отношение людей к закону и труду, человека к человеку, но и к государству и обществу в целом. Смена ценностных ориентиров происходит и в образовании.

Следует отметить, что проблемы образования всегда находятся в центре внимания как органов власти, так и российской интеллигенции. При этом художественное образование как самостоятельно, так и в контексте духовно-нравственного воспитания занимает важное место среди образовательных проблем и представляет собой весьма противоречивую картину.

Вся русская литература пропитана духом Православия. А иначе и не могло быть, так как русский народ всегда был глубоко верующим. И только с утверждением советской власти, когда все, связанное с религией, было запрещено, появились в массовом количестве и поощряемые государством светские произведения антирелигиозной направленности. На них воспитывались советские люди, им внушали, что религия – якобы опиум для народа. Однако дореволюционная литература не могла быть окончательно предана забвению, так как народ не может жить без своих духовных корней. В этих целях советскими литераторами были выбраны те произведения, которые, с их точки зрения, не представляют никакой опасности для антирелигиозной пропаганды. Произведения великих русских писателей и поэтов всегда трактовались как патриотические, лирические, но отнюдь не как религиозные. Нами будут рассмотрены произведения наиболее известных писателей и поэтов, а именно: Пушкина, Достоевского, с тем, чтобы прояснить, какую роль православная духовность занимает в их произведениях.

Обширная литература о Пушкине почти всегда старалась обходить такую тему и всячески выставляла его либо как рационалиста, либо как революционера, несмотря на то, что наш великий писатель был полной противоположностью подобным понятиям. Исключительное свойство художественного таланта Пушкина, столь глубоко захватывающего всю внутреннюю жизнь своего читателя, заключается именно в том, что он описывает различные состояния души человеческой не как внешний наблюдатель, метко схватывающий оригинальные и характерные проявления жизни и духа человеческого: нет – Пушкин описывает своих героев как бы изнутри их, раскрывает их внутреннюю жизнь так, как ее опознает сам описываемый тип. В этом отношении Пушкин превосходит других гениальных писателей, например, Шиллера и даже Шекспира, у которых большинство героев являются сплошным воплощением одной какой-нибудь страсти и потому внушают читателю ужас и отвращение. Совсем не так у Пушкина: здесь мы видим живого цельного человека, хотя и подвергнутого какой-нибудь страсти, а иногда и подавленного ею, но все-таки в ней не исчерпывающегося, желающего с нею бороться и, во всяком случае, испытывающего тяжкие муки совести. Вот почему все его герои, как бы они ни были порочны, возбуждают в читателе не презрение, а сострадание. Таковы его Скупой рыцарь, и Анджело, и Борис Годунов, и его счастливый соперник Дмитрий Самозванец. Таков же и его Евгений Онегин – самолюбивый и праздный человек, но все же преследуемый своею совестью, постоянно напоминающей ему об убитом друге. Так, само описание страстей человеческих в поэзии Пушкина есть торжество совести.

Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою…
Но если в ней единое пятно,
Единое случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Пушкин интересовался, прежде всего, жизненною правдою, стремился к нравственному совершенству и в продолжение всей своей жизни горько оплакивал свои падения.

Покаяние же Пушкина в своих юношеских грехах не было просто всплеском безотчетного чувства, но имело тесную связь с его общественными и даже государственными убеждениями. Вот какие предсмертные слова влагает он в уста умирающего царя Бориса Годунова к своему сыну Феодору:

Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет,
В семье своей будь завсегда главою;
Мать почитай, но властвуй сам собою –
Ты муж и Царь; люби свою сестру,
Ты ей один хранитель остаешься.

Далек был Пушкин от общепризнанного теперь парадокса о том, что нравственная жизнь каждого есть исключительно его частное дело, а общественная деятельность его совершенно не связана с первою. Пушкин постоянно думал о неизбежном исходе человеческой жизни:

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды –
И чей-нибудь уж близок час.

Однако мысль о смерти внушает ему не уныние, а покорность воле Божией и примирение со своим жребием:

…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных…

Религиозное чувство Пушкина не имело только строго индивидуальный характер: перед его сознанием предстоял образ вдохновенного пророка, к коему он обращался не однажды. Нужно отметить, что историко-критическая литература того времени Пушкина не поняла. Гениального поэта открыл для нас Федор Михайлович Достоевский, выступивший на торжественном чествовании поэта в «Пушкинские дни» 1880 года в Москве, когда был поставлен ему памятник в первопрестольной столице. Здесь Ф.М. Достоевский продекламировал пушкинского «Пророка». В эти минуты оба великих писателя как бы сливались в одно существо, очевидно, прилагая к себе самим то видение пророка Исаии, которое Пушкин изложил в своем стихотворении:

Выше говорилось о религиозных переживаниях поэта, которые были ему присущи независимо от его национальных и общественных взглядов. Однако и в этих переживаниях Пушкин сказался не только как православный христианин, но и как русский человек, любимой молитвой которого была молитва св. Ефрема Сирина, повторяемая в храме во время Великого Поста с многочисленными земными поклонами:

Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлегать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей –
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

С любовью воспроизводя мотивы русского христианского благочестия в типах Бориса Годунова, старца Пимена и Патриарха Иова (современника Годунова), поэт не повторяет, конечно, насмешливых оговорок других писателей, когда они касаются древнерусской истории. Из его поэм и драм видно, что он считает религиозное настроение древности более духовным, более Евангельским, чем настроения современного ему общества, и последнему предпочитает благочестие простого народа русского:

Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы…
Над ними надписи и в прозе и в стихах
О добродетелях, о службе и чинах…
Такие смутные мне мысли все наводит,
Что злое на меня уныние находит…
Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое…
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя…

Не позволяя себе шуток над благочестием чисто церковным, Александр Сергеевич негодовал на интеллигентское ханжество, в котором религиозность сливается с самолюбием, и ясно понимал, насколько народное благочестие проникнуто от начала и до конца смиренномудрием, возвышеннее и чище барского и купеческого благочестия. Примером служит уже цитированное выше стихотворение, в котором он сравнивает городское и сельское кладбища.

Таким образом, жизнь великого поэта представляла постоянную борьбу его с самим собой, со своими страстями. Может показаться, что страсти эти победили, так мы знаем, что, поддавшись чувству сильной ревности, он вызвал Геккерна на дуэль, то есть на поединок, исходом которого должно стать убийство - смертный грех. Однако, будучи ранен, находясь на смертном одре, он возродился духовно, о чем свидетельствуют воспоминания близких А.С. Пушкина. «И особенно замечательно то, - пишет Жуковский, - что в эти последние часы жизни он как будто сделался иной: буря, которая за несколько часов волновала его яростною страстию душу, исчезла, не оставив на нем никакого следа; ни слова, ниже воспоминания о поединке». Но это не было потерею памяти, а внутренним повышением и очищением нравственного сознания. Когда его товарищ и секундант (на дуэли), - рассказывает князь Вяземский, – пожелал узнать, в каких чувствах к Геккерну он умирает и не поручит ли отмстить убийце, то Пушкин отвечал: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином». Перед смертью поэт сподобился причащения Святых Христовых Таин.

Одним из выдающихся русских писателей является Федор Михайлович Достоевский. Он принадлежит к той сравнительно небольшой части человечества, которая именуется людьми, несущими в себе огонь, никогда не перестающий возгревать их души в искании Истины и следовании ей. Это был человек, горящий исканием, ищущий святыни, высшей Правды - не философской отвлеченной и поэтому мертвой истины, большей частью ни к чему не обязывающей человека, но Правды вечной, которая должна воплощаться в жизнь и сохранять человека от духовной смерти. Только с точки зрения вечности можно, по Достоевскому, говорить о Правде, ибо она есть Сам Бог, и потому отречение от идеи Бога неминуемо приведет человечество к гибели. В уста беса в «Братьях Карамазовых» Достоевский влагает следующие знаменательные слова: «По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о Боге, вот с чего надо приняться за дело! С этого, с этого надобно начинать, - о, слепцы, ничего не понимающие! Раз человечество отречется поголовно от Бога, то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастья и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явится человеко-бог… а ему «все позволено»… Для Бога не существует закона! Где станет Бог - там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место… «все дозволено» и шабаш!».

Мысль о великом значении для человека веры в Бога и бессмертие души Федор Михайлович высказывает и развивает во многих своих сочинениях и выступлениях, и она, бесспорно, заключает в себе основной стержень его жизни и творчества, источник его богоискательства, приведшего его ко Христу и Православной Церкви.
Главным предметом мысли Достоевского является сердце, душа человека.

Но человека рассматривал Достоевский не обычно, не как большинство. Он видел свою задачу не в простом изображении его жизни, всеми видимой, не в реализме, часто напоминающем натурализм, но в раскрытии самой сущности души человека, самых глубоких ее движущих начал, откуда возникают и развиваются все чувства, настроения, идеи, все поведение человека. И здесь Федор Михайлович показал себя непревзойденным психологом. Его воззрение исходит из Евангелия.

Оно открыло ему тайну человека, открыло, что человек - это образ Божий, который, хотя по своей богозданной природе добр, чист, прекрасен, однако в силу грехопадения глубоко исказился, в результате чего на земле его сердце стало произрастать «терние и волчцы». Таким образом, в падшем человеке, природа которого теперь называется естественной, одновременно присутствуют и семена добра, и плевелы зла. В чем же спасение человека по Евангелию? В опытном познании глубокой поврежденности своей природы, личной неспособности искоренения этого зла и через то - действенное признание необходимости Христа как единственного своего Спасителя, то есть живая вера в Него. Сама эта вера возникает в человеке лишь через искреннее и постоянное понуждение себя к совершению евангельского добра и борьбу с грехом, открывающую ему его реальное бессилие и смиряющую его.

Величайшая заслуга Достоевского в том и состоит, что он не только познал свое падение, смирился и пришел через труднейшую борьбу к истинной вере во Христа, как и сам говорил: «Не как
мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла», – но и в том, что в необычно яркой, сильной, глубокой художественной форме раскрыл миру этот путь души. Достоевский как бы еще раз благовествовал миру христианство, и так, как, по-видимому, никто из светских писателей еще ни до, ни после него не сделал.

В смирении видит Достоевский основу для нравственного возрождения человека и для принятия его Богом и людьми. Без смирения не может быть исправления, в котором нуждаются все без исключения живущие, ибо во всех присутствует зло, и великое зло. «Если б только, – говорит Достоевский устами князя в «Униженных и оскорбленных», – могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтобы каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтобы не побоялся изложить не только то, что он боится сказать и ни за что не скажет людям, не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, – то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться».

Потому-то везде и всюду, если не прямо словом, то всей изображаемой жизнью героя, его падениями и восстаниями Достоевский призывает человека к смирению и труду над самим собой: «Смири свою гордость, гордый человек, поработай на ниве, праздный человек!». Смирение не унижает человека, а, напротив, ставит его на твердую почву самопознания, реалистического взгляда на себя, вообще на человека, поскольку смирение и есть тот свет, благодаря которому только человек видит себя таким, каким он является на самом деле. Оно есть свидетельство великого мужества, не убоявшегося встретиться с самым грозным и неумолимым соперником – совестью своей. Самолюбивому и тщеславному это не под силу. Смирение является твердой основой, солью всех добродетелей. Без него добродетели вырождаются в лицемерие, ханжество, гордыню.

Эта мысль постоянно звучит в творчестве Достоевского. Она является для него своего рода фундаментом, на котором он строит редкий по глубине прозрения психоанализ человека. Отсюда необычайная правда изображения им внутреннего мира человека, сокровенных движений его души, его греха и падения и одновременно глубинной чистоты его и святости образа Божия. При этом никогда не чувствуется со стороны автора ни малейшего осуждения самого человека. В уста старца Зосимы Достоевский вкладывает замечательные слова. «Братья, – поучает старец, – не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле… И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не бойтесь, что он затрет дело ваше и не даст ему совершиться. Бегите сего уныния… Помни особенно, что не можешь ничьим судьею быть. Ибо не может быть на земле судьи преступника, прежде чем сам судья не познает, что он такой же точно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за преступление стоящего перед ним, может, прежде всех виноват».

Но познать-то это не так просто. Далеко не многие способны увидеть в себе, «что и он такой же точно преступник». Большинство мнит себя в общем-то хорошими. Именно потому и мир так плох. Те же, которые становятся способными увидеть, что «все виноваты за всех», видеть личную свою преступность перед внутренним законом правды и раскаиваются, - глубоко преображаются, потому что начинают видеть в себе Божию правду, Бога.

Да и что значат пред Богом все дела человеческие! Все они не более как «луковка», о которой говорит Алеше Грушенька («Братья Карамазовы»): «Всего-то я луковку какую-нибудь во всю жизнь мою подала, всего только на мне и есть добродетели». То же самое говорит Алеше во сне и его праведный старец Зосима, удостоившийся чести быть на брачном пире Господнем. Старец подошел к Алеше и говорит ему: «Тоже, милый, тоже зван, зван и призван. Веселимся. Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела?» Это состояние - действительно состояние евангельского мытаря, вышедшего из храма, по слову Самого Господа, оправданным.

Подобное же настроение мы видим и у пьяницы Мармеладова («Преступление и наказание»), когда он говорит о Страшном суде Божием: «И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… И когда же кончит над всеми, тогда возглаголет и к нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! Почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни един из сих сам не считал себя достойным сего»… И прострет к нам руце Свои, и мы припадем… и заплачем… и все поймем! Тогда все поймем… и все поймут». Так изумительно переложил Достоевский начало и основу евангельского учения о спасении - «Блаженны нищии духом, яко тех есть Царство Небесное» - на язык современности: «потому что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего».

Только на этой незыблемой основе «нищеты духа» возможно достижение и цели христианской жизни - любви. Ее утверждает Евангелие как закон жизни: только в ней обещает оно благо, счастье человека и человечества. Эта любовь как сила исцеляющая, возрождающая и проповедуется Достоевским во всех, можно сказать, произведениях, к ней зовет он людей.

Не о романтической, конечно, любви идет речь. Любовь Достоевского - это жалость того же князя Мышкина к ударившему его купцу Рогожину, это сострадание к страждущему телом и душой ближнему, неосуждение его: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его».

Вспомним заключительную сцену из «Братьев Карамазовых», когда Ракитин, семинарист, зло радуясь, приводит Алешу к Грушеньке, надеясь увидеть позор праведника. Но позора не случилось. Напротив, Грушенька была потрясена чистой любовью - состраданием к ней Алеши. Все дурное враз исчезло у нее, когда она увидела это. «Не знаю я, – говорила она Ракитину, – не ведаю, ничего не ведаю, что он мне такое сказал, сердцу сказалось, сердце он мне перевернул… Пожалел он меня первый, единый, вот что! «Зачем ты, херувим, не приходил прежде, - обратилась она к Алеше, упав перед ним на колени, как бы в исступлении. - Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит. Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую, не за один только срам!» «- Что я тебе такого сделал, - умиленно улыбаясь, ответил Алеша, нагнувшись к ней и взяв ее за руки, - луковку я тебе подал, одну самую малую луковку, только, только!» И, проговорив, сам заплакал».

Хотел Достоевский показать и показал со всей силой своего таланта, что живет Бог в человеке, живет в человеке добро, несмотря на всю ту наносную грязь, которой покрывает он себя. Хотя и не ангел человек по жизни своей, но и не злобное он животное по своей сущности. Он именно образ Божий, но падший. Потому Достоевский и не произносит суда над грешником, что видит в нем искру Божию как залог его восстания и спасения. Вот Дмитрий Карамазов, человек взбалмошный, распущенный, с нравом дерзким, необузданным. Что творится в душе этой страшной личности, кто он? Мир произнес свое окончательное суждение о нем - злодей. Но верно ли это? «Нет!» - утверждает со всей силой своей души Достоевский. И в этой душе, в глубине ее, горит, оказывается, лампада. Вот что исповедует Дмитрий Алеше, брату своему, в одной из бесед: «… мне случалось погружаться в самый глубокий позор разврата (а мне только это и случалось)… И вот в самом-то этом позоре я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок, подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и Твой сын, Господи, и я люблю Тебя, и ощущаю радость, без которой миру нельзя стоять и быть…».

Вот почему, в частности, так верил Достоевский в русский народ, несмотря на все его прегрешения. «Кто истинный друг человечества, - призывал он, - у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно вздыхает… Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений».

Как желал Достоевский показать эту красоту очищенной души человеческой, этот бесценный бриллиант, который большей частью весь завален, захламлен, грязью лжи, гордыни и плотоугодия, но вновь начинает сверкать, омытый слезами страданий, слезами покаяния! Достоевский убежден был, что потому и грешит человек, потому и зол он часто и дурен, что не видит красоты своей подлинной, не видит души своей настоящей. В материалах к «Бесам» находим у него следующее: «Христос затем и приходил, чтобы человечество узнало, что и его земная природа, дух человеческий может явиться в таком небесном блеске на самом деле и во плоти, а не то что в одной мечте и в идеале, - что это и естественно и возможно». Кириллов в «Бесах» говорит обо всех людях: «Они не хороши, потому что не знают, что они хороши. Надо им узнать, что они хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого». Именно об этой красоте, представшей духовно очищенному взору человека, говорил Достоевский, когда утверждал, что «красота спасет мир» («Идиот»).

Но, оказывается, красота эта спасающая, как правило, открывается человеку в страданиях, через мужественное несение им креста своего. Не случайно страдания в творчестве Достоевского занимают господствующее место, а его самого по справедливости называют художником страданий. Ими, как огнем золото, очищается душа. Они, становясь раскаянием, возрождают душу к новой жизни и оказываются тем искуплением, которого жаждет каждый человек, глубоко осознающий и переживший свои грехи, свои мерзости. И поскольку все грешны, то и страдания, по Достоевскому, необходимы всем, как пища и питие. И плохо той душе, которая не чувствует этой необходимости. «Если хотите, - пишет он в «Записной книжке», - человек должен быть глубоко несчастен, ибо тогда он будет счастлив. Если же он будет постоянно счастлив, то он тотчас же сделается глубоко несчастлив». «Горе узришь великое, - говорит старец Зосима Алеше, - и в горе сам счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастье ищи». Ибо через страдания, к которым ведут иногда и страшные преступления, освобождается человек от своего внутреннего зла и его соблазнов и вновь обращается к Богу в своем сердце, спасается.

Это спасение Достоевский видит только во Христе, в Православии, в Церкви. Христос для Достоевского не отвлеченный нравственный идеал, не абстрактная философская истина, но абсолютное, превысшее личностное Благо и совершенная Красота. Поэтому он пишет к Фонвизиной: «Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели со истиной». Именно потому он с таким сарказмом говорит через Алешу Карамазова о псевдопоследовании Христу: «Не могу я отдать вместо всего два рубля, а вместо «иди за Мной» ходить лишь к обедне». В таком случае, действительно, от Христа остается лишь «мертвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни».

Таким образом, говоря о творчестве Достоевского, можно с уверенностью сказать, что основное его направление и дух его - евангельские (хотя с богословской точки зрения у него и были отдельные ошибочные высказывания и идеи). Как все Евангелие пронизано духом покаяния, необходимости осознания человеком своей греховности, смирения, - одним словом, духом мытаря, блудницы, разбойника, припавших со слезами раскаяния ко Христу и получивших очищение, нравственную свободу, радость и свет жизни, – так и весь дух произведений Достоевского дышит тем же. Достоевский, кажется, только и пишет о «бедных людях», об «униженных и оскорбленных», о «карамазовых», о «преступлениях и наказаниях», возрождающих человека. «Возрождение, - подчеркивает митрополит Антоний (Храповицкий), - вот о чем писал Достоевский во всех своих повестях: покаяние и возрождение, грехопадение и исправление, а если нет, то ожесточенное самоубийство; только около этих настроений вращается вся жизнь всех его героев». Еще пишет он о детях. Дети везде в сочинениях Достоевского. И везде они святы, везде как ангелы Божии среди ужасного, развращенного мира. Но не детей ли и есть Царство Божие!

Часто считают, что в «Легенде о Великом Инквизиторе» особенно сурово и жестко рисует Достоевский ничтожество человека, которому не по плечу «бремя» христианской свободы. Но забывается, что слова о том, что Христос «судил о людях слишком высоко», что «человек создан слабее и ниже, чем Христос о нем думал», - что это все слова Великого инквизитора – нарочито им сказаны, чтобы оправдать то превращение церковного народа в рабов, которое он затевает. Неверие в человека у него как раз и отвергается Достоевским, хотя «Легенда» и содержит в себе так много глубочайших мыслей о проблеме свободы. Основной истиной о человеке остается для Достоевского то, что человеку невозможно прожить без Бога - и кто теряет веру в Бога, тот становится (хотя бы не доходя до конца) на путь Кириллова («Бесы»), то есть ступает на путь человекобожества.

Замечательны последние минуты жизни Достоевского, раскрывающие нам духовное устроение автора бессмертных творений. «В 11 часов горловое кровотечение повторилось. Больной почувствовал необыкновенную слабость. Он позвал детей, взял их за руки и попросил жену прочесть притчу о блудном сыне». Это было последнее покаяние, увенчавшее далеко не простую жизнь Федора Михайловича и показавшее верность его духа Христу.

Правильно говорил В. Соловьев в своей «Второй речи» о Достоевском: «Творят жизнь люди веры. Это те, которые называются мечтателями, утопистами, юродивыми, - они же пророки, истинно лучшие люди и вожди человечества. Такого человека мы сегодня поминаем!»

«Нет Бога живого у человека», - глубоко справедливо замечает один профессор у Чехова.

И сам Чехов, не будучи человеком верующим, в конце своей жизни начал уже писательским чутьём своим предвидеть, где правда, смысл жизни и счастье её находят свое последнее разрешение, стал всё яснее и определённее, всё настойчивее высказывать, что даёт человеку духовный его покой и уясняет ему загадку жизни только религиозная вера его. В последних своих произведениях он не раз касался этого вопроса, и в пьесе «Дядя Ваня» он с достаточною ясностью и положительностью высказался через признание неосчастливленной жизнью, духовно разбитой, но верующей Сони. Когда родственные отношения её нисколько не удовлетворили, личное счастье рухнуло, когда, казалось, для неё не осталось ничего светлого и смысл жизни был потерян, она находит ещё возможность утешать своего дядю Ваню: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем!.. Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую…»

И блаженна Соня в этой её вере. Только вера одна её, в её наличном душевном состоянии, способна поддержать, укрепить и жизнь заставить снова полюбить, несмотря на испытанные ею уже сильные разочарования…

У М. Горького в его прежних произведениях едва ли не один-единственный положительный тип - это Лука, в сочинении «На дне», - всегда спокойный, уравновешенный, тихий, рассудительный, всем довольный и, видимо, счастливый. Но он - с именем Господа «Иисусе Христе» на устах и с верой в Бога в сердце. Вот как он утешает умирающую, забитую и несчастную страдалицу Анну: «Помрёшь - отдохнёшь, говорится. Призовут тебя к Господу и скажут: Господи, погляди-ка, вот пришла раба твоя, Анна… А Господь взглянет на тебя кротко-ласково и скажет: знаю я Анну эту! Ну, скажет, отведите её, Анну, в рай. Пусть успокоится… Знаю я, жила она очень трудно… очень устала… Дайте покой Анне…»

Каким миром навевает на душу от чтения этих слов! Как спокойно, благодушно должен себя чувствовать имеющий такую веру. И благодушие это – не признак мещанского счастья. Лука себя называет странником, ибо, по его словам, и «земля-то, говорят, сама странница…». При вере такой все недоумения успокоены, вопросы разрешены, и самый большой для всех нас – вопрос о страданиях, облечён в самую светлую форму… И наоборот - без веры всё темно и ужасно тяжело.

Права Татьяна (из «Мещан» М. Горького), сказавшая, что «кто не может ни во что верить, тот не может жить… тот должен погибнуть».

М. Горький, всем своим писательством отрицавшийся религии, в одной из своих повестей «Исповедь» заговорил устами разных персонажей её иначе… «Вера, - по словам некоего странника, – великое чувство и созидающее»; по словам одной девушки, «не видя Бога — жить нельзя», а по признанию другой несчастной женщины, «не видя Бога и людей нельзя любить». По словам Горького, «многие ищут Бога» или Христа; и сам герой его повести - Матвей есть самый типичный богоискатель.

Таким образом, становится очевидным, что тема веры, православия, затронута у многих писателей, как признающих себя верующими, так и не относящих себя к какой-либо религии как Горький, Чехов и другие. Это говорит нам о том, что любой человек рано или поздно начинает задумываться над смыслом жизни, над Первопричиной нашего бытия, и, в конце концов, приходит к вере в Бога.
Свт. Иоанн (архиепископ) Сан-Францисский писал: «Культура есть труд человеческий, движимый любовью, она есть дочь любви и свободы… Истинная культура есть связь человека с Творцом и со всем миром… эта связь называется религией».

В случае же отрыва от Православия вместо культуры рано или поздно неизбежно «расцветает» ее противоположность - так называемая антикультура, в той или иной форме пропагандирующая зло.

1. Анастасий (Грибановский), митрополит. «Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви», Мюнхен, 1947
2. Антоний (Храповицкий), епископ. «Пушкин как нравственная личность и православный христианин», «Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого» (Т. IX, Н.-И., 1962, с. 143-157)
3. Антоний (Храповицкий), епископ. Слово пред панихидой о Пушкине, сказанное в Казанском университете 26 мая 1899 г., Полное собрание своих сочинений (Т. I, СПб., 1911).
4. Восторгов Иоанн, протоиерей. «Памяти А.С. Пушкина. Вечное в творчестве поэта», Полное собрание сочинений И.Восторгова (Т. I, М., 1914, с. 266-296).
5. Зеньковский Василий, протоиерей. История русской философии. Париж, 1989.
6. Лепахин Валерий. «Отцы пустынники и жены непорочны… (Опыт подстрочного комментария)» Журнал Московской Патриархии. 1904, № 6, с. 87-96.
7. Осипов А. И. «Ф. М. Достоевский и христианство. К 175-летию со дня рождения» Журнал Московской Патриархии, № 1, 1997 г.

«Все чрез Него начало быть...»

Книга книг... Так говорят о Библии, тем самым обозначая с предельной краткостью ее место в человеческой культуре.

Это - Книга в самом общем, высшем и единичном значении, которое с незапамятных времен живет в сознании народов: Книга судеб, хранящая тайны жизни и предначертания будущего. Это Священное Писание, которое все христиане воспринимают как внушенное самим Богом. И это сокровищница мудрости для всех мыслящих людей Земли, каковы бы ни были их верования. Это книга-библиотека, которая более тысячи лет складывалась из многих словесных произведений, созданных разными авторами, на разных языках.

Это книга, которая вызвала к жизни бесчисленное множество других книг, где живут ее идеи и образы: переводов, переложений, произведений словесного искусства, толкований, исследований.

И с течением времени ее созидающая энергия не умаляется, но возрастает.

Каков источник этой животворной силы? Об этом думали многие мыслители, ученые и поэты. И вот что сказал А. С. Пушкин о Новом Завете (мысли его можно отнести и ко всей Библии): «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедовано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелие, - и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие.»

С тех пор, как славянский перевод Евангелия, Псалтыри и других библейских книг, созданный великими просветителями Кириллом и Мефодием, появился на Руси, Библия стала первой и главной книгой русской культуры: по ней ребенок учился грамоте и мышлению, христианским истинам и нормам жизни, началам нравственности и основам словесного художества. Библия вошла в народное сознание, в повседневный быт и духовное бытие, в обыденную и высокую речь; она не воспринималась как переводная, но как родная и умеющая роднить людей всех языков.

Но в течение долгих десятилетий XX в. Библия в нашей стране оставалась гонимой, как это было в первые века новой эры, когда правители Римской империи пытались остановить распространение христианства.

Казалось, что длительное господство дикарского идолопоклонства, выступавшего под видом научного атеизма, отлучило массу читателей от Библии и отучило понимать ее. Но как только Книга книг вернулась в семьи, школы, библиотеки, стало ясно, что духовная связь с нею не утрачена. И прежде всего напомнил об этом сам, русский язык, в котором крылатые библейские слова устояли против натиска канцелярской мертвечины, безудержного сквернословия и помогли сберечь дух, разум и благозвучие родной речи.

Возвращение Библии позволило читателям совершить и еще одно открытие: оказалось, что вся русская литературная классика, от древности до современности, связана с Книгой книг, опирается на ее истины и заветы, нравственные и художественные ценности, соотносит с нею свои идеалы, приводит ее речения, притчи, легенды... Эта связь не всегда очевидна, но открывается в пристальном, отзывчивом чтении и вносит как бы новое измерение в «художественную вселенную», созидаемую словесным искусством.

Теперь мы заново вчитываемся и вдумываемся в Библию, накапливаем знания о ней, которые прежде постепенно осваивались в школьные годы. Давно известное мы постигаем как новое: ведь за каждой деталью видится огромный мир, остававшийся для нас далеким или вовсе неведомым.

Само название этой книги - драгоценный факт истории культуры. Оно произошло от слова biblos: это греческое имя египетского растения папирус, из которого в древности изготовляли хижины, лодки, множество других нужных вещей, а главное - материал для письма, опору человеческой памяти, важнейшую основу культуры.

Книгу, написанную на папирусе, греки называли he biblos, если же она была небольшой, говорили to biblion - книжечка, а во множественном числе - ta biblia. Потому-то первое значение слова Библия - собрание небольших книг. В этих книгах записаны легенды, заповеди, исторические свидетельства, песнопения, жизнеописания, молитвы, размышления, исследования, послания, поучения, пророчества... Авторы книг - пророки, священнослужители, цари, апостолы; имена большинства их обозначены, авторство иных книг установлено исследованиями ученых. И все библейские писатели - художники, владеющие убеждающей, живописной, музыкальной речью.

Книги христианской Библии делятся на две части, возникшие в разное время: 39 книг Ветхого (Древнего) Завета, (примерно X - III вв. до н.э.) и 27 книг Нового Завета (конец I - начало II в. н.э.). Эти части, написанные изначально на разных языках - древнееврейском, арамейском, греческом - неразделимы: они пронизаны единым стремлением, создают единый образ. Слово «завет» в Библии имеет особый смысл: это не только наставление, завещанное последователям, грядущим поколениям, но и договор Бога с людьми - договор о спасении человечества и земной жизни вообще.

Число литературных произведений на русском языке, содержащих размышления о Библии, ее образы и мотивы, чрезвычайно велико, даже перечислить их вряд ли возможно. Идея творящего слова пронизывает всю Библию - от Первой книги Моисеевой до Откровения Иоанна Богослова. Она торжественно и мощно выражена в первых стихах Евангелия от Иоанна:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Библия и русская литература XIX века.

Именно в XIX веке духовная проблематика и библейские сюжеты особенно прочно входят в ткань европейской, русской и всей мировой культуры. Если бы попытаться только перечислить названия стихотворений, поэм, драм, повестей, которые за истекшие двести лет были посвящены библейской проблематике, то подобное перечисление заняло бы очень большое время, даже без характеристики и цитат.

В свое время Оноре Бальзак, подводя итог "Человеческой комедии", отмечал, что вся эпопея написана им в духе христианской религии, христианских законов и права. Но на самом деле в огромном, многотомном произведении Бальзака христианского духа мало. В нем есть многое, это действительно панорама человеческой жизни, но жизни приземленной, погруженной в быт, страсти, порой мелкие, и взлетов мы не видим. То же самое можно сказать и о Густаве Флобере, и о многих других западных писателях, у которых жизнеописания заслоняют вечные вопросы. Такова была динамика развития литературы на Западе в XIX веке. В XX веке картина меняется и начинаются вновь поиски вечного.

Русская литература XIX века в этом отношении выгодно отличается от литературы западной. Потому что от Василия Жуковского до Александра Блока она всегда была сосредоточена на жгучих нравственных проблемах, хотя и подходила к ним с разных точек зрения. Она всегда волновалась этими проблемами и редко могла останавливаться только на бытописании. Писатели, которые ограничивались житейскими сложностями, оказывались оттесненными к периферии. В центре читательского внимания всегда были писатели, тревожащиеся проблемами вечного.

"И в Духа Святаго, Господа Животворящего…" Духом этим наполнен был русский девятнадцатый век (даже когда бунтовал). Золотой век нашей литературы был веком христианского духа, добра, жалости, сострадания, милосердия, совести и покаяния - это и животворило его.

Нарышкина М. С. «Библейские мотивы и сюжеты в русской литературе ХIХ – XX веков». Москва 2008

Просмотров